Кошка колдуна

Килху бросил на родича-сида вопросительный взгляд. Видать, очень уж ей хотелось посмотреть Выборг.

– Ты теперь парень, сопровождающий тебе не нужен, можешь даже не спрашивать, – фыркнул Тихий и рукой махнул. – В драку только не влезь.

– Правда, что ли? – обрадовался Прошка, не веря собственным ушам, схватил Килху за руку и потащил к двери. – Мы только к причалам и обратно. Слышь, Катюха, живем! Я тебе такое щас покажу… Тьфу! – Он от досады шлепнул себя ладонью по лбу. – Поговорить нельзя!

– Почему нельзя? – полюбопытствовал сид.

– Так ты ж заклятье наложил! Запамятовал?

– Уже и пошутить нельзя. Что я, зверь какой?

Правильно его Катя-Килху «сукой» обозвала потом, когда на улицу вышли.

Катя

Молчать не так уж и плохо, не смертельно и даже в некотором смысле полезно. Появляется время «на подумать», ничего не отвлекает, никто не окликает. От замкнувшегося в себе Диху поступали только простые и четкие команды: «Вперед!», «Остановка», «Спать!», он молчанием не тяготился. И только Прошка весь исстрадался, лишенный привычного общения.

Никогда прежде я не задумывалась о смене пола, хотя всегда считала, что мужчинам живется гораздо проще. Во всех смыслах проще. Общество терпимее, физиология спокойнее, возможностей больше, а требований меньше. Обыкновенное «не пьет» в глазах окружающих уже само по себе огромное и ценное достоинство. Многочисленные родственники мужского пола всем своим существованием доказывали, что так оно и есть. Им можно работать за копейки, которые тут же культурно пропивать, прочитав в школе «Каштанку» и «Муму» – иметь мнение по всем вопросам бытия, с которым все обязаны считаться. Запросто можно не знать, с какой стороны за молоток держаться, но мнить себя «настоящим хозяином» и всех поучать. А еще можно украсть у «почти невесты» заемные, фактически чужие деньги, потому что «самадуравиновата» и «не надо человека искушать». Я старалась как можно меньше думать о Даньке, чтобы не бередить рану и не строить страшных планов неосуществимой мести. Даже если я вернусь обратно – в свой мир, даже если его задержит полиция, денежки мои наверняка уже тю-тю. И если я его все же посажу, то сочувствовать будут Даньке, а не мне – овце и лохушке, позволившей себя облапошить. Хотя, с другой стороны, а как еще меня назвать, если жила с ним и предпочитала не замечать всякие мелочи, вроде того, что за квартиру плачу я, и еду покупаю я, а он ищет себя и достойную его работу. Чему я радовалась? Тому, что не одинокая, как другие? Что у меня тоже есть жених? Типа, жених, который ни разу замуж так и не позвал.

Но оказалось, что жизнь в мужском обличье еще лучше, чем я представляла в самых смелых фантазиях. Бедняжку-убогого Килху жалели все встречные – и из-за немоты, и из-за того, что ученическая доля загнала так далеко от родного Эрина, да и просто так – потому что «сразу видать, паренек смышленый». Прошка почему-то таких чувств не вызывал, а меня даже карелы пытались подкормить. Возможно, дело в сидском волшебстве, но к девке, я убеждена, отношение было бы совсем иное. Личина позволяла вести себя как и прежде, даже по-маленькому ходить, как девочка, а окружающие видели совсем другое. В дороге мужская одежда практичнее, и с короткими волосами удобнее. В общем, мне понравилось. Если бы не чертов гейс…

– Вот же сука!

Я в сердцах плюнула себе под ноги. Этот сид меня достал! Лучше бы это и в самом деле был гейс. Молчать, чтобы сберечь колдовскую личину – это одно, а тешить непомерное эго бессмертного жлоба – совсем другое. Гад! Придурок! Сволочь!

– Хватить уже лаяться, – одернул меня Прошка, показывая пальцем на окна гостиницы. – Или давай чуток подальше отойдем. Услышит и настоящий гейс наложит. Мало ты своего родича знаешь?

И словно в подтверждение его слов донеслась из трактира знакомая ругань на ядреной смеси русского, немецкого и гэльского языков. Кто-то сиду под горячую руку попался.

– Бежим скорее, авось пока вернемся, он остынет!

И мы побежали, перескакивая через подгнившие доски тротуара, неровно положенного вдоль каменных стен. Если честно, я бы сейчас с удовольствием подремала бы, пускай и в тесной коробке, которую здесь именовали кроватью. Но сейчас мне лучше Диху не видеть. Иначе не совладаю с собой и в рожу его наглую вцеплюсь.

– Ты говорила, что бывала в вашем Выборге, – напомнил Прохор, когда мы удалились от разъяренного сида на почтительное расстояние и затерялись в кривых улочках. – И как? Похож?

– Замок на острове почти такой же, только башню Святого Олафа еще не достроили.

Не рассказывать же мальчишке, что в «моем» Выборге от славного средневекового прошлого остался медленно разрушающийся замок, полторы улицы и Круглая башня, чей толстый бок виднелся мне в уличный просвет. Мы прошли мимо вереницы ганзейских контор, с вывесками одна другой красочнее.

– Глянь, Ка… Килху, а вот герб Алатырьской гильдии.

Над массивной, окованной железом дверью висел четырехугольный с округлым основанием щит, на котором была изображена рука в латной перчатке, сжимающая факел. Дверной молоточек тоже был сделан в виде сжатой в кулак кисти.