Кошка, живущая на крыше

Но вот она я. Лежу, обнимаю его, дышу его кожей, нагретой солнцем, с капельками пота, которые невозможно возбуждающе пахнут. И хочется облизать его, особенно в районе ключицы, где ямка, а потом языком выше, по горлу, заставив сглотнуть, а потом скулу, жесткую щеку с отросшей щетиной, и, наконец, губы. Погрузиться, жадно пить поцелуй, его вкус, его дурман... И чувствовать, как опять загорается, становится твердым его расслабленное до этого тело. И уже с наслаждением и предвкушением проводить пальчиками по жестким мышцам, таким красивым, таким, что невозможно просто трогать. Надо еще и губами, и прижаться, и...

И черт.

Я опять завелась. Задышала тяжелее.

А кто виноват?

Все он виноват, сосед мой несносный! Мучитель мой, искуситель!

Сейчас заметит мое волнение, и опять... А мне плевать. А я рада! Только рада буду!

Ну вот и хорошо. Хоть самой себе призналась, кошка драная. Растлительница малолетних двухметровых лбов. С невозможно голубыми глазами и нереально чувственными губами...

- Кать...

О! Он точно почувствовал... Тело сначала сжалось в волнении, потом предвкушающе задрожало, показывая всю степень того, насколько оно "не против"...

Витя навалился на меня, смотрел тревожно и серьезно. И явно хотел что-то сказать. То есть, не сразу вот прямо... Промахнулась я, похоже, с пониманием его намерений...

Мышцы налились требовательной томной болью, полностью подтверждая, что я - развратная женщина, думающая только об одном.

О том, чего сейчас, наверно, не произойдет. Потому что сосед разговаривать желает.

- Кать... Я тебе сказать хотел...

Да плевать мне на разговоры! Какие могут быть беседы, когда тело болит, когда руки дрожат , и взгляд невозможно от его губ оторвать?

Я сама потянулась к нему и поцеловала, не слушая, что он там такого важного хотел мне сказать. Обняла, притягивая к себе, и тело похотливое определенно получило  небольшой оргазм просто от тяжести его на себе. Впилась, вцепилась руками, обняла ногами, не позволяя отклониться, вжала в себя как можно сильнее. И Витя, немного опешив от моего напора, ответил. И уже сам обнял, прикусил губу нижнюю, причиняя легкую сладкую боль, оторвался, заглядывая в мои ошалевшие глаза, усмехнулся:

- Ладно. Это терпит.

И в следующее мгновение я по-полной испытала на себе последствия своей инициативы. Которая, как известно, наказуема.

Но, вот знаете, если меня будут наказывать каждый раз ТАК, то я точно в неисправимую нарушительницу превращусь. Только чтоб испытывать раз за разом это невозможное , чувственное, совершенно не щадящее наказание, от которого кричишь и плачешь, и молишь, и черти чего еще делаешь, только бы продлить. Только бы не останавливался.

И хорошо, что сдерживаться не надо. Потому что вот реально не смогла бы. И так сорвала уже только-только восстановившийся голос. Но все равно, не пыталась даже справляться с собой.

И, самое главное, все дурацкие упаднические мысли из головы вылетели. Ураган по имени Витенька вынес их оттуда. И теперь только послевкусие осталось, сладкое такое, мягкое, и будоражащее. Потому что, несмотря на усталость и полную неспособность шевелиться, хотелось еще.

Ну что тут скажешь? Вот так и становятся нимфоманками.

Когда я все же сползла к ручью умыться и попить, солнце уже перевалило за полдень. Я с наслаждением пила вкусную холодную воду, немного подумала, и опустила ноги и руки, тут же резанувшие болью от натертой кожи. Удивительно, что не отвалились после того, как столько часов провели связанными. Хорошо, хоть Бусю не...

Буся! А где Буся???

Я начала оглядываться, звать собачку, сердце замирало от волнения, ужаса и стыда.

Забыла! Я совершенно про нее забыла! Да что же я за хозяйка такая??? Как так можно??? Только о себе...

И ведь не обвинишь никого, сама , сама виновата... Похотливая кошка!

На мои, уже ставшие истерическими, вопли, прибежал Витя, начал методично обходить кусты, спокойно уверяя меня, что никуда она не делась, не дура же. Столько времени рядом просидела, далеко не отходила, а тут... Наверно, поймала лягушку, нажралась и уснула...

Я, совершенно не успокоенная его словами, начала бегать еще быстрее, наплевав на боль в ногах, усталость после дороги и неуместных совершенно в нашей ситуации занятий любовью, и звать громче, но собаки нигде не находилось. Мои, уже слезные вопли ничего не давали, только еще больше наводили ужаса в сердце, сжимая его в кулак, без возможности вдоха и выдоха.

Я такого не испытывала, даже когда очнулась в полной темноте без возможности пошевелиться, недавно, в домике похитителей.

- Так, - Витя остановил меня, заставил замолчать простым, но очень эффективным способом, закрыв рот ладонью, - Катюш. Послушай. Она не могла далеко убежать. Сейчас ты тихо посидишь, а я тихо похожу по округе. Недалеко, - добавил он, когда я протестующе дернулась, глядя на него огромными заплаканными глазами, - недалеко. Я посмотрю, позову. Она, может, залезла куда-то. Или испугалась просто. Я найду. Поняла? Не кричи. Ты себя заводишь, меня заводишь. Не надо. Сиди и жди. Поняла? Кивни.