Кошки ходят поперек

– А фиг его знает. Помер он прямо там...

Первый шпанюк указал пальцем на гобзиковские окна.

– Помер, а как раз лето было, все уехали, – сообщил первый шпанюк. – Помер и лежал, а мальчишка его маленький так два дня рядом с телом и проторчал. Когда его нашли, то еле откачали. Потом в их квартиру долго никто не заселялся, думали, что там проклятие... Даже барахло боялись вывозить – так там все и валялось, все эти бумаги. И железяки его в сарае никто не трогал. А потом квартиру Гобзиковым дали. Гобзик тоже дурачок оказался, сначала это барахло разбирал, а потом начал всякую байду придумывать – про дедушек-бабушек, про братьев разных небывалых... И съехал. А может, и раньше свиханутый был, в мать свою. В нашем доме почему-то одни дураки живут.

– Дураки, – согласился шпанюковый брат. – А деда точно не было. У Гобзикова в смысле. Мне мама гворила, что эта Гвоздика сирота и все они безродные, а у самого Гобзика только мать и дядька. А Гобзик всем гнал, что у него дед летчик-истребитель.

– Истребитель тараканов, – пошутил первый.

Шпанюки засмеялись.

Я должен был удивиться, но не удивился. Внутри было как-то тупо, и пусто, и нехорошо. И я еще вспомнил, что все эти истории... что они сразу мне показались какими-то придуманными, что ли, что-то неправильное в них было. А теперь вот так просто я вдруг понял, что именно. Время. В рассказе были несостыковки во времени. Если его деда забрали на войну в сорок втором, то сейчас бы его отцу должно было быть много за шестьдесят. Если вычесть возраст Гобзикова, даже если вычесть возраст его возможного брата, то все равно мать его выглядела молодо. Хотя всякое бывает, кто-то из великих, кажется, Гёте, тоже все время на молоденьких поженялся, тут точно не скажешь...

Я подобрал с земли палку и принялся ворошить обломки. Ничего не искал, просто ворошил, тупо, уже не думая. Люди очень часто делают бессмысленные вещи. Бессмысленные вещи успокаивают не хуже, чем отгрызание ногтей или ковыряние в носу.

Переворачивал подпаленные доски, под одной блеснула полоса. Я наклонился и обнаружил, что это сплавившаяся оловянная гарда шпаги. И в ней уже слабо угадывались очертания кашалота и морского дракона, просто кусок олова. Я выковырял олово из земли. Хотел взять с собой, но олово было слишком грязное, я скомкал его в кусок.

– Тут будут торговый центр строить, – почему-то с гордостью сказал тот, что заведовал плавкой.

Я посмотрел на него, а затем кинул олово в котелок. Олово булькнуло и ушло на дно, ртутная поверхность зеркально блеснула и тут же затянулась серой пленкой.

Через три дня я собрал вещи и отправился в древний город на берегу Волги. Когда-то в городе было сорок сороков церквей, а сейчас там построили большой чипсовый завод. Я ехал на автобусе почти сутки, и это оказалось не самое веселое путешествие. Лето было сухое, даже август сухой получился, днем автобус шел через дым от горящей травы, ночью вокруг дороги тянулись пугающие, похожие на стрелы, огненные полосы.

В колледже мне понравилось.

Во-первых, все в колледже оказались помешанными на авиационной технике и занимались только ею. Мне тут же поручили разработку лонжеронов нового самолета, и я начал изучать проблему, в которой совершенно не волок. Сначала мне было ужасно скучно, затем я втянулся, а через три месяца с удивлением обнаружил, что работа мне нравится. И что я чувствую себя членом коллектива. И что мне как-то даже легко.

Во-вторых, из окна квартиры, где я обитал, была видна Волга и монастырская крепость на противоположном берегу, по реке шли гигантские белые теплоходы, и это было тоже здорово.

В-третьих, чипсовый завод шефствовал над нашим колледжем и бесплатно снабжал чипсами всех студентов. Чипсы были ничего.

В декабре началась сессия. И я уже почти не вылезал из читального зала городской библиотеки. В первой половине дня готовился к экзаменам по предметам, во второй половине писал курсовую по истории авиации. Курсовую можно было и купить, причем довольно недорого, но я хотел написать сам. Причем не какую-нибудь там отписку, а серьезную, приличную работу, за которую было бы не стыдно. Сидел, читал, выписывал в тетрадь.

Когда глаза уставали, я останавливался и начинал рисовать в тетради мечи. Длинные, короткие, римские гладиусы, скифские акинаки, двуручные, каролингские, ландскнехтские, с долами и без дол, катаны, палаши и саламанки.

Мечи.

Хотя, если приглядеться, это был один и тот же меч. Ну да. Тот самый.

Длинная, почти трехгранная шпага с замысловатой гардой, с рукоятью в виде кашалота, схватившегося с морским драконом.

Я рисовал меч.

Эта привычка появилась у меня недавно, после лета. На уроке черчения педагог, чтобы продемонстрировать свое искусство, в несколько штрихов нарисовал на доске великолепный меч Фридриха Барбароссы. После чего предложил ученикам повторить этот меч в своих альбомах. Я постарался повторить меч, но получилось у меня совсем другое оружие. Получился у меня меч Гобзикова.

С тех пор у меня всегда получался меч Гобзикова.