– У тебя же по физике и биологии три – два в уме! Мне твой отец жаловался, просил, чтобы мой Васька с тобой позанимался.
– Эйнштейна тоже не сразу признали, – ответил я. – Зато потом...
– Ты лодырь, – совершенно необидно, а как-то констатируя факт, сказала Дарья. – Все лодыри почему-то ссылаются на Эйнштейна. Лучше бы учиться начинал, а то не то что на ядерную физику, в сельхозинститут не возьмут...
Я вовсе не лодырь, я уже говорил. И знаю, что хочу.
– В сельхозинститут всех берут, – сказал я Дарье. – Пойду я лучше, вы какая-то злая сегодня. Еще обидного мне наговорите, пойду...
– А пирог?
Я устало отмахнулся и отправился к себе в трубу, залечивать ссадины души своей.
Впрочем, душевные ссадины залечивались плохо. Решил книжку почитать. Но книжка попалась на редкость грустная, про войну, воспоминания ветеранов. Я прочитал семнадцать страниц и подумал, что динозавры совсем не зря рубают в комиксах немцев с печальными лицами, так им и надо. После книжки мне стало как-то совсем тоскливо, я даже решил слегка поспать, но тут запиликал мобильник. Звонил вкрадчивый Шнобель.
– Чего надо? – спросил я. – У меня сейчас не самое лучшее настроение...
– Ты еще самого главного не знаешь, – сказал Шнобель.
– Чего я не знаю?
– А того ты, иван, не знаешь, что эта кобыла неспроста понесла.
– Какая кобыла?
– Какая, какая! Иван, ты что, тормознухой закинулся? Та кобыла, что тебя чуть не убила...
– И что кобыла?
– Я видел все. – Шнобель перешел на телефонный шепот. – Все, до последнего пикселя!
– Что ты видел, Шнобель?
– Этот урод Чепрятков выстрелил из рогатки. Пулька попала в лошадиную ляжку, лошадь и рванула. А ты как раз на лошади и едва не убился.
– Кто-нибудь еще видел? – спросил я.
– Нет. Я единственный свидетель этой зловещести.
– Тогда о чем разговаривать? Чепрятков, как всегда, отвертится, а потом нам по мордам еще надает. Не, Шнобель, не покатит. А тебе советую заткнуться, попусту не болтать.
– Сам заткнись, иван.
Шнобель отключился.
Я был, конечно, разозлен. Но на самом деле поделать ничего было нельзя. Оставалось ждать. Удобного случая. Чтобы расправиться с Чепрятковым наверняка.
Второй звонок последовал почти сразу же за первым, я даже трубку не успел в карман спрятать.
– Шнобель, ты просто урод! – крикнул я. – Я же сказал тебе заткнуться! Заткнись, Шнобель!
– Кто урод? – спросил удивленный голос.
Я прикусил щеку.
– Кто это? – осторожно спросил я.
– Это Лара. Помнишь, ты заходил с диском?
– Ну да, помню, как же такое забыть. А что?
– Мне надо с тобой поговорить.
Я услышал, что голос у Лары взволнованный, впрочем, может, мне это показалось.
– А что случилось? – осторожно спросил я.
– Ты диски перепутал, – сказала Лара.
– В смысле?
– Ты должен был принести диск с извинениями, а принес совсем другой. Тетя Надя стала смотреть диск, а на нем какой-то сарай. Вы там еще какую-то радиостанцию испытываете...
– Погоди! – Я стукнул себя по голове.
Сильно стукнул, до боли. Бросился к плееру, воткнул диск. С экрана слащаво улыбались я и Гобзиков. У меня была глупая рожа, впрочем, такая у меня частенько бывает.
– Блин!!! – ругнулся я. – В самом деле перепутал... Слушай, Лар, я сейчас подвезу тебе другой диск, ты не беспокойся...
– Не надо, я сама подъеду. Хочу поговорить.
– О чем?
– Приеду – поговорим. Ты не против, надеюсь?
– Да не...
– Тогда называй адрес.
Я назвал. Через несколько минут возле ворот забибикало. Я плюнул на домофон и побежал встречать Лару персонально.
Лара приехала на такси.
– Привет, – сказал она.
– Привет. Пойдем в трубу.
– Куда?
– В трубу. У меня труба. Ну, типа, дом на дереве, только под землей.
– Под землей, так под землей.
Мы спустились в трубу. Мне было слегка неудобно, что я живу в трубе, но потом я вспомнил Диогена и успокоился. Диоген вообще в бочке жил, а как прославился.
– Нормальная труба, – оценила Лара. – Из газопровода вырезал?
– Это ракета «СС-18», – соврал я, – «Сатана», ее прямо с завода привезли...
– «Сатана» не такая... – Лара похлопала по стене трубы. – Ладно, впрочем. Тут у тебя плеер есть?
Я кивнул.
Лара вставила диск. Кино пошло.
– Это сарай Гобзикова, – принялся объяснять я. – Он какие-то опыты там проводит, мир, наверное, уничтожить хочет. Такой маньяк, алхимик, одним словом. Или алфизик. Алхимичит потихонечку. Знаешь, люди сейчас разной фигней ведь занимаются, я знал одного перца...
– Кого? – вздрогнула Лара. – Кого ты знал?
– Перца одного, чудика, короче... Ну, чела, бобика, значит, хомуля. Так вот, у него такая была фобия, что ли, – он суши любил делать. Есть не любил, а делать любил. Собирался создать русскую суши-школу. И делал эти суши из грибов, щавеля, дубовых листьев, из лягушачьей икры, из щучьих жабер. В итоге заработал себе паразитов, до сих пор лечится.
– Нет, я не про того перца... Ладно. Тут в фильме одна вещица меня заинтересовала. В сарае.
– Да у него много там разных вещичек интересных, кунсткамера сплошная. Гобзиков – он изобретатель. Механик, типа.
– Механик? – снова удивилась Лара.
– Угу, – кивнул я. – Юный химикас, короче. Пуговичник говенный...
– У него на самом деле много интересных вещей... Он пустит посмотреть?