КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ

Тощего майор Ганна, служаку до кончиков ногтей, мы за глаза нежно называли "майор Бум-Бум" за его ВУС* артиллериста. Шести футов и шести дюймов росту, он смахивал на бывшую баскетбольную звезду. Я представил, как он серет коричнево-оливковыми какашками, а при ранении истекает кровью цвета хаки, делая маленькие аккуратные лужицы. Старый солдат, майор действовал строго по уставу, поэтому неудивительно, что за нашу глупость нам грозило наказание.

О, сколько ж ему ещё предстояло познать. И мы с Билли будем его наставниками…

В тот вечер он приказал мастер-сержанту Уолдо Харкинсу, старшему специалисту по связям с прессой, покрасить стены в его кабинете в жёлтый цвет.

Толстый и лысый коротышка Харкинс часто рассказывал о своём доме в Бингхэмптоне, штат Нью-Йорк, о замечательных пирогах с изюмом и тыквенным мороженым, которые готовила его жена Хэтти. Со здоровым чувством юмора и толстыми чёрными роговыми очками сегодня он был похож поросёнка Порки, а завтра – Элмера Фадда.

30-летний Харкинс, как и сержант Темпл, слыл закоренелым службистом и мечтал после отставки занять кресло завотдела городских новостей в "Нью-Йорк Таймс" – пописывать и редактировать написанное. Толковал, как он будет медленно, но верно карабкаться по служебной лестнице, и как только освободится уютное местечко, там и осесть, чтобы в праздности валандаться до пенсии, решая, оставлять ли запятую или вычеркнуть.

Я же видел его толстым редактором, но не в "Таймс", а в "Бингхэмптон Блэйд", который ругается с бестолковыми завотделами и делает выволочку молодым журналистам, что подшивают свои статейки в особую папку, чтобы со временем переметнуться в "Дейли Пипсквик" – листок чуть посолидней за пределами Нью-Йорка.

Я видел, как он превращается в зеленовласого тролля из отдела новостей, с дурным дыханием и жёлтыми от никотина, стёртыми до дёсен зубами, с проблемами по части выпивки, как у всех прочих, кто занимается эти делом; видел, как он стареет и становится никому не нужен, и ему мягко дают под зад корпоративной метлой и отправляют проводить остаток дней своих в "поместье престарелых кресел-качалок"*.

Мы начали красить где-то в восемь. Нам показалось, что работа пойдёт веселее, если запастись парой ящиков пива, но уж очень скоро мы наклюкались.

Мы ляпали краской на пол, а Харкинс сидел в кожаном кресле майора Бум-Бума, сосал банку за банкой, отрыгивал, пялился на нас и покрикивал, чтобы мы быстрей шевелились, потому что хотел вернуться в общагу до чарующего полуночного часа.

А мы еле двигались. Глоток пива – взмах кисти. Глоток – взмах. Вскоре мы вообще забыли, чтo майор приказал красить. Но энтузиазм пёр из всех щелей, если можно так сказать, на этом и выезжали. Билли решил, что будет лучше, если выкрасить жёлтым потолок. Нам с Цейсом мысль понравилась. Тогда Билли забрался на широкий деревянный письменный стол и начал шлёпать кистью по штукатурке над головой.

Ведёрко с краской он поставил на стол. На краску тяжело было смотреть. ЖЁЛТАЯ, КАК ЛУНА НА ЯМАЙКЕ. Ослепительная, как краска дорожных знаков, – даже при слабом освещении нельзя было не жмуриться.

Вдруг нечаянно Билли ведёрко опрокинул. Жёлтая жижа кетчупом растеклась по столу и тягуче закапала на пол, собираясь в большие лужи.

– Билли Бауэрс, как ты мог? – сказал я.

– Ха…- хрюкнул Билли.

– Посмотри, что ты, тупица, наделал! – буркнул Цейс.

– Ах, это…- опять хрюкнул Билли.

– Ты выкрасил дубовый стол Бум-Бума в лунно-жёлтый цвет, – воскликнул я, тыча в него осуждающим перстом. – Не стыдно?

– Во, блин…- хмыкнул Билли, – думаю, нет.

– Облажался ты, а моей жопе отдуваться вместе с твоей, Бауэрс, – загундел Цейс, с кистью наперевес наступая на Билли.

– Вот-вот, и майор Бум-Бум больше не будет нас любить, – добавил я.

– Неужели? Простите, ребята.

Билли снова хмыкнул, посмотрел на стол и поддел ботинком ведёрко. Оно откатилось, гремя, на край стола.

– Прекрасные полоски, СЭР! – гаркнул он, энергично салютуя в пустоту.

Подняв ведро, он перевернул его – остатки краски шмякнулись на стол толстыми плюхами – и истерично заревел, изображая майора, если б тот вдруг появился в дверях.

– А, чтоб вас, ребята, – рычал он на низкой ноте, – кажется, вы заляпали краской весь мой замечательный новенький стол. Не могли бы вы почистить его для меня?

– Билли… – сказал я, – как ты можешь передразнивать и высмеивать нашего бесстрашного командира?

Билли выронил ведёрко и так заржал, что сел на стол. И без всякого перехода перданул…

– ВА-РУМ!

И ещё раз.

– ВА-РУМ, ВА-РУМ, ВА-РУМ…

Это он умел – фейерверк в честь Дня независимости. Свалившись со стола, чуть не плача, он катался по полу и хватался за живот. И снова взорвал воздух, бзданув влажно, по-медвежьи.

– Топай домой, меняй бельё, Билли…жидковато получилось.

– Знаю, знаю… – задыхался Билли. И – треснул, выстрелил, взорвался в третий раз.

– Билли, – чертыхнулся Цейс, – хватит значит хватит! Ты гремишь громче, чем рог Гавриила. Хочешь разбудить сержанта Харкинса? Ты же знаешь, как тяжело он работает и как много ему нужно спать. Простому старому армейскому сержанту…

– О, чёрт подери, парни…