КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ

Я упал в объятия мамы, потом, не поднимая головы, уткнулся лицом в пальто отца. Тут только до меня дошло, что рядом стоят ещё двое : Мэрилу и Тина.

Мы обнялись и расцеловались, всплакнули и поговорили.

Отец подхватил мою сумку и шинель, а я отошёл в туалет сполоснуть лицо.

Потом мы получили мой багаж : чемодан и рюкзак.

В Чикаго было холодно : 20 градусов ниже нуля со злым восточным ветром, который так и норовил отморозить мне щёки. Я жил в тропиках целый год, поэтому, садясь в машину, дрожал, как осиновый лист.

20 миль дороги в Баррингтон мы говорили мало. Я сидел на заднем сидении, между Мэрилу и Тиной. Я ещё не мог говорить. И на подъездах к Баррингтону я снова расплакался.

Я был опустошён. Еле держался. Перелёт домой занял почти 27 часов. Я не спал три ночи. Нас чуть не подстрелили перед самым вылетом.

Но теперь я был дома, я вернулся с войны. Наконец-то. Позади был Вьетнам, впереди – вся жизнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. "МИР".

ГЛАВА 42. "КОГДА ДВОЕ СЛИВАЮТСЯ В ОДНО".

"Иногда я просто лежал без сна и думал о войне. С одной стороны, я радовался, что остался жив, но, с другой, жалел, что не погиб во Вьетнаме. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о войне, но я не мог. Я не знал, как к этому подступиться. Я сам ещё не понял, что со мной произошло, через что мне пришлось пройти. Всё это было слишком страшно, запутано и больно. Эта война ещё не улеглась в моей голове. Она только намертво отпечаталась в моих застывших глазах. Да и кто поймёт? Разве может понять её тот, кто там не был?"

Вот чем я хотел заняться в отпуске на досуге : есть бифштексы, ездить на машине, принимать почаще душ, сидеть на унитазе со смывным бачком, спать по утрам до упора, на завтрак лакомиться настоящим молоком и яичницей, ходить в кино и в гости к друзьям-товарищам, покупать пиццу в ресторане "У Шарлотты" и – самое важное – влюбиться в Мэрилу.

Спал я неспокойно. Слишком тихо было дома. А я привык к звукам Вьетнама : рокоту вертолётных лопастей, дальним перестрелкам за пределами расположения и успокаивающему ответному огню артиллерии и миномётов.

Я любил полежать на прохладных белых простынях и ощутить чистоту – в первый раз за последний год, но матрас, пожалуй, был слишком мягок, чтобы доставить настоящее удовольствие – по этой-то причине я не мог на нём уснуть.

Во Вьетнаме мне не снились сны, но дома они слетались ко мне один за другим злыми чёрными осами, и я вздрагивал и просыпался.

Иногда мне снилось, что в лесах Нагорья из всего взвода я остался один и со всех сторон окружён партизанами. Я ранен в живот осколками от гранаты. Кишки вываливаются наружу, я запихиваю их назад, но они выскальзывают из рук и падают на землю.

Мне снилось, что мою позицию атакуют азиаты – волнами, одна за другой. Бежать некуда. Тут пикируют "Фантомы" и сбрасывают напалм, а я…

Просыпался в поту, задыхаясь и дрожа, не совсем понимая, где нахожусь. Словно Джамбо, великий аннамский слон, становился мне на грудь, хоботом зажимал нос и не давал вздохнуть. Я закуривал, шёл на кухню, прислушивался к тишине, наливал в стакан виски на четыре пальца и опрокидывал его в рот, как молоко.

Это всего лишь сон. Ты дома, не во Вьетнаме. Ты жив. Ты в безопасности. Вдохни поглубже. Ещё раз. И ещё. Расслабься, старик, расслабься…

Я возвращался в постель, и снова в моей голове роились ужасы. Я резко просыпался, включал свет, наливал виски по новой, садился на стул и смотрел в окно или в ящик, пока на востоке не появлялись первые розовые лучи. Мне было страшно возвращаться в постель, я боялся, что если усну…

То опять увижу сон.

Несколько раз, когда я вот так смотрел в окно, тополя на улице вдруг превращались в слоновую траву, а уличные фонари – в багровые осветительные ракеты. Не было ни грохота 105-мм орудий, ни воя миномётов, и у меня появлялось жуткое ощущение, что я единственный живой во всём доме.

Однажды мне приснилось, что я тяну во Вьетнаме четвёртый срок службы и жду не дождусь демобилизации; проснулся я раздражённый и злой.

Иногда я просто лежал без сна думал о войне. С одной стороны, я радовался, что остался жив, но, с другой, жалел, что не погиб во Вьетнаме. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о войне, но я не мог. Я не знал, как к этому подступиться. Я сам ещё не понял, что со мной произошло, через что мне пришлось пройти. Всё это было слишком страшно, запутано и больно. Эта война ещё не улеглась в моей голове. Она только намертво отпечаталась в моих застывших глазах. Да и кто поймёт? Разве может понять её тот, кто там не был?

Я боялся, что если расскажу кому-нибудь о своих снах, то тянуть мне новую службу в каком-нибудь полном крыс госпитале для ветеранов, в дальней каморке с резиновыми стенами и железной решёткой на окне.

Почти всё время я проводил рядом с Мэрилу. Я ехал к ней сразу после завтрака, и мы развлекали друг друга до четырёх дня, когда ей приходил срок отправляться на работу. Я вёз её в контору и в полночь забирал обратно, потом мы целовались-миловались на диване, немного выпивали, смотрели телик, а в три утра я отправлялся домой.