Кошмар на улице Зелёных драконов (СИ)

По ветке огромного дерева, росшего пятьсот тысяч лет, шли дух— соловей и прекрасный феникс — оба в своем птичьем обличье. За деревом падало древнее вечное солнце, окрашивая небо в кровяной цвет. Близко к слепящему глаза диску — сегодня свет его был воистину невыносим — небо спекалось, будто кровавое полотно внезапно превращалась в растапливаемый пламенем металл.

Прекрасный, мощный феникс поднял огромные, мощные крылья. А дух— соловей запел. Приятная стать сильного хищника и красивая долгая трель блеклого серовато—коричневого комка, казавшегося мокрым комком, жалким птенцом на фоне его.

Небо кровавое и палящий диск… удивительно спокойный и нежный вечерний воздух, медленно холодящий, остужающий мир и жар в маленьком раненом сердце… робкий трепет маленькой птицы и сильное божество…

Окончание этого дня было воистину прекрасно!

Знаешь…

To ли голос шел откуда—то сбоку, то ли просто звучал в моей голове.

Знаешь, что ты не можешь умереть, маленький соловей?

Маленький соловей устал.

Я хотела это сказать, но не смогла.

Маленький соловей очень устал.

Маленький соловей больше не поет.

Разве что в этом сне.

В этом последнем сне.

Дать усталому сознанию померкнуть в последнем, прекрасном бреду — не это ли благородства торжество? Люди Поднебесной топят свои горести в вине, но у маленького соловья с обрубленным горлом и сломанными крыльями больше не осталось ничего.

Только эта песня.

Только эта песня, спетая во сне.

— Знаешь, — голос сказал уже резко — и он точно не был мой, — что я не могу позволить тебе умереть.

Полупрозрачная рука уперлась в камень, покрытый кровью.

Много же ее с меня натекло!

Странно, но мое тело, что лежит у моих ног, совсем не ранено.

Мое тело?..

Завопив, я вскочила.

Но этот вопль эхо не разнесло меж бесчисленных скальных утесов и обломков, затянутых кое—где плотным туманом.

Этот голос вообще не звучал.

Его просто не было.

Я… потеряла голос? Но для маленького соловья потерять свой голос — еще страшнее, чем потерять свои крылья! Соловьи с подрезанными крыльями могут жить в неволе. Люди думают, от того, что самое важное для поддержания жизни — это поспать и поесть. Нет. Соловьи живут, только пока они могут петь.

Но моего голоса больше не было!

— Знаешь, я слишком долго молила богов, чтоб хранили тебя! — укоризненно сказала нищенка, стоявшая за неподвижной мной.

И я с полупрозрачными ладонями и ступнями, почему—то ставшими вдруг босыми, в ужасе смотрела на нее.

— Покуда я не умерла от горячки, покуда я еще помнила, я повторяла только, чтоб боги хранили тебя, — укоризненно сказала старуха, сегодня почему—то распрямившаяся. — Как ты можешь умереть?

— Знаешь же, что я птица? — вскричала я.

Эхо опять не подхватило моего голоса, но старуха отчего—то кивнула, смотря мне в глаза: в глаза невидимой мне, почему—то ставшей второй.

— Знаю, — ответила нищенка глухо. — Но я столько дней молилась за тебя. Ты не можешь умереть.

— Знаешь же, что для меня самое ценное — моя песня?! Но что делать соловью. у которого больше не осталось песен?

— Живи! — прошептала старуха с мольбой. — У меня тоже не было песни. У меня много лет ничего не было. А потом пришла девочка. которая хотела отдать мне что—то свое. Я хотела отдать ей мое сердце, если б от этого была какая—то ценность. Много дней, покуда ноги носили меня, а в подаянии или в разлохмаченной земле еще находилась какая—то еда, я молилась о тебе, Я Ню! Когда я умерла. я узнала, что тебя зовут Я Ню! Я узнала, что ты дух—соловей! Несколько лет я слонялась по миру людей, помня о тебе! Слишком грешная, чтоб вознестись к небесам. Слишком пламенною объята мечтой, чтобы провалиться под землю! Ии наконец душа моя потянулась повыше, застряла средь страшных темных скал… но я однажды нашла твое мертвое тело здесь. Живи. Я Ню! — она сложила сухие, костлявые руки и даже… опустилась предо мной на колени, с мольбой прошептала: — Живи!

— Как может жить соловей без песни? — устало я от нее отвернулась.

— Но если ты так отчаянно цепляешься за жизнь, значит, какая—то песня с тобою есть?

— Уснула, поганка! — заржали надо мной. — Вспотела, согрелась. Жаль, поджарить себя не додумалась! Люди сырое мясо не жрут, а поджаривают… ха—ха… такою девка даже лучше!

Мое тело пнули. Пнули так ощутимо.