Кошмар в Берлине

— А вот и опять доктор Долль! Идите, сестра, дайте ему скорее лекарство!

Сестра берет коричневую склянку и восклицает (она все еще обижена несправедливыми подозрениями герра Долля):

— Пожалуйста, герр доктор может убедиться, что я его не обманываю! Я — и обманывать! Да я скорее дам больше, чем меньше!

И она цедит лекарство. Слышится характерный запах параля — воняет он отвратительно. Но Доллю запах нравится, очень нравится! Он с напряженным вниманием наблюдает, как медсестра наливает лекарство, и согласно кивает, когда сестра говорит:

— Вот видите: почти семь получилось! Ну что, убедились, герр доктор?

Но он больше не в настроении разговаривать. У него в руке скляночка с лекарством, наконец-то, наконец-то он раздобыл себе глубокий сон, «маленькую смерть», запах обволакивает его. Нет, хватит разговоров. Лицо у него серьезное, почти мрачное: он наедине с собой и своим сном. Он одним духом выпивает содержимое стаканчика. Лекарство обжигает горло сильнее, чем самый крепкий шнапс, плавит рот, перебивает дыхание. С большой неохотой он отхлебывает воды, разжижая великолепный вкус смерти. Затем бросает взгляд на сестру и дежурного, говорит: «Спокойной ночи», — и возвращается обратно в карцер, в свою постель. Лежит еще мгновение, закинув руки за голову, застывшим взглядом смотрит на лампу.

В голове сгущаются облака, ему хочется подумать о том и о сем, но он уже уносится далеко от этого мира, отдаваясь своей возлюбленной «маленькой смерти»…

Иногда он просыпается, и каждый раз в разном настроении. Иногда он часами лежит в своей каморочке мрачный, едва цедит слова, отворачивается к стене и во время обхода не отвечает ни на один вопрос. Или тихонько плачет часами; ему бесконечно жалко себя и свою пропащую жизнь, он чувствует, что должен умереть. В такие дни он ничего не ест и не пьет, желая сдохнуть всем им назло в этой вонючей дыре… А в иные дни он снова бодр и весел и, накинув одеяло на плечи, слоняется по больнице, беседует с другими пациентами.

Молодой врач относился к нему дружелюбно, искренне хотел помочь, пытался разобраться, откуда взялась в душе Долля эта смесь безразличия и отчаяния. Но Долль не желал об этом говорить — не исключено, что он никогда ни с кем об этом говорить не сможет, даже с женой, с Альмой. Может быть, однажды он выберется из этой ямы — но только когда все перемелется. Иногда он даже верил, что выздоровеет, что появится в его жизни нечто новое и заполнит пустоту внутри. Но такие минуты выдавались редко.

По большей части он старался сбить молодого врача со следа: пересказывал случаи из жизни, говорил о книгах, участливо выслушивал его жалобы — зарплата плохая, снабжение и того хуже, переработки, да еще и тайный советник с подчиненными обращается кое-как. Иногда Долль пытался выяснить у молодого врача, какие еще существуют способы самоубийства. При этом он проявлял большую изворотливость: собирал материал о цианистом калии, морфии, скополамине, смертельных дозах, о впрыскивании воздуха в вену с целью спровоцировать эмболию, об инсулине, который практически не оставляет следов. Он собирал материал и готовился к тому часу, когда у него наконец достанет мужества сделать «это» — ведь другого выхода у немцев все равно не осталось.

Часть II Выздоровление

Глава 8 Самовольная выписка

Пока Долль вел бездеятельное существование «наверху в мужском третьем», постепенно возвращаясь в реальность, так как снотворного ему давали все меньше и меньше, от его наметанного глаза не могло укрыться, что состав пациентов существенно изменился по сравнению с былыми временами. Паралитики и шизофреники отошли на второй план, зато стремительно прибывали люди, которые, по всей видимости, не страдали болезнями ни духа, ни души.

Чаще всего эти пациенты появлялись под вечер, изредка — в сопровождении родных. Они веселились, хотя веселье это было какое-то кладбищенское, охотно трепались и щедро раздавали направо и налево дорогущие английские и американские сигареты. Потом двое санитаров ласково уговаривали их принять ванну, и, пока они мылись, медсестра и санитарка тщательно обыскивали их вещи. Иногда Долль становился свидетелем таких обысков и наблюдал, с какой педантичной аккуратностью они прощупывали каждый кармашек, каждый конверт, в то время как обычно довольствовались изъятием всех колющих и режущих предметов, ну и разве что еще пояса от халата, на котором некоторые депрессивные пациенты норовили повеситься.