Кошмар в Берлине

Но при этом она смеется: смеется над взвинченными ценами, смеется над утекающими деньгами — будем жить сегодняшним днем! А там все как-нибудь наладится. Ей двадцать четыре года, и всегда все как-то налаживалось, всегда все преодолевалось. И в этот раз преодолеется! Когда они снова будут вместе, все пойдет иначе! Они перевезут из городка свои пожитки, у них еще много ценных вещей, на этом «ресурсе» они протянут не меньше года. Устроятся с комфортом, и она откроет на Курфюрстендамм магазин галстуков. Торговать будет только эксклюзивным товаром, лучше всего английским! Уж в этом-то она разбирается, он же знает, она когда-то работала в очень дорогом магазине мужской одежды. Она будет следить, чтобы все их покупатели были люди с деньгами — на это у нее глаз наметан.

А пока она будет зарабатывать деньги, он сядет писать большую книгу, и, когда его новое творение выйдет в свет, его имя снова будет у всех на устах. Но он будет не только писать — по возможности он будет присматривать за ребенком, за Петтой. Пусть малыш привыкнет к нему как следует, пусть научится его любить, он не должен считать Долля «отчимом».

Она щебечет без остановки. Она не видит никаких преград, думает только об успехе. Он слушает: то кивнет, то призадумается — но все это не важно. Она сама дитя, сегодняшние планы завтра забудутся, завтра возникнут другие планы, другие упования. Пусть вволю фантазирует о несбыточном — все равно эти фантазии бесплодны. И все же он заражается ее энергией, бурлящим в ней жизнелюбием: этот побег из лечебницы, каким бы несвоевременным он ни был, — это первый его самостоятельный шаг, шаг в будущее!

Они долго сидели и нежно ворковали о прошлом и будущем, а тем временем в комнате стало совсем темно, — и вот зажегся свет, они испуганно отшатнулись друг от друга, а стоявшая на пороге монахиня сказала с улыбкой мадонны, убирая руку от выключателя:

— Сейчас будет ужин! А вам, герр Долль, наверняка пора домой.

Да, они так заговорились, что позабыли обо всем на свете. Не заметили, как стало смеркаться и наконец совсем стемнело. Давно замолкла танцевальная музычка, игравшая из радиоприемника, теперь какой-то шепелявый оратор толкал речь о необходимости платить налоги. Но Долль ушел не сразу. Все равно он уже припозднился. Может быть, чтобы позлить своевольного пациента, его даже лишат ужина, но сейчас его это совершенно не волновало.

Последнюю сигарету — последнюю-распоследнюю — они решили курить по очереди:

— Сначала ты три затяжки, потом я три затяжки, потом опять ты три затяжки — стой, ну-ка не жульничай в мою пользу, баловщица, ты сделала всего две!

— Завтра ты снова придешь! — сказала Альма с нажимом, когда они начали прощаться.

— Завтра? — с улыбкой переспросил он. — Не думаю, что мне это удастся. В наказание меня наверняка на какое-то время посадят под замок.

— Ну и что? Все равно у тебя получится выбраться! — убежденно заявила она. — Когда ты хочешь, у тебя все получается. — Он только улыбнулся в ответ на похвалу. — А если, — добавила она торопливо, — если завтра не выйдет, приходи через три, четыре дня! Просто помни, что я лежу и только тебя и жду.

Он поцеловал ее.

— До свидания, любимая! Надеюсь, что до скорого!

— До скорого! Пока! Хорошо тебе добраться — о боже, бедненький мой, ты же там околеешь!

Да, на обратном пути он мерз ужасно и был несказанно счастлив, когда наконец добрался до лечебницы. Он нажал на кнопку звонка, замок зажужжал, открываясь, и, хотя он продрог до костей, теперь его занимала лишь одна мысль: как-то его здесь встретят? Он от души надеялся, что милосердие врачам все же не чуждо.

В «ложе» сидела та же самая девушка, которая после обеда его выпустила, поверив неуклюжему вранью. Она бросила на него взгляд и хотела было открыть окошко, но передумала. Вздохнув с облегчением, Долль стал подниматься по лестнице: первая опасность позади…

«Каково это? — размышлял он, вползая наверх по ступенькам. — Как будто в школу иду после прогула… Мне что, тринадцать — или все-таки пятьдесят два? Чувство точно такое же, как тогда, и даже пахнет точно так же, как пахло в гимназии принца Генриха на Груневальдштрассе! Тот же самый затаенный, щекочущий страх, тот же самый тоскливый запах нагретой солнцем пыли… Да, действительно: всю свою жизнь мы так и не покидаем школы. Во всяком случае, я — я всего-навсего стареющий гимназист и совершаю такие же глупости, как в детстве!»

Он нажал на кнопку звонка третьего мужского отделения. Открыли, как всегда, далеко не сразу, пришлось подождать. Пожилой старший санитар мгновение разглядывал его, словно хотел что-то сказать, но потом молча посторонился, впуская блудного пациента. Опасность номер два! — подумал Долль.