Кошмарный принц

С начала учебного года завуч ради поддержания нравственности учеников издала локальный указ о введении штрафа в размере пятисот рублей за нецензурные ругательства, как в школе, так и на её территории. Подловить кого-то и примерно наказать ещё ни разу не удавалось. Сегодня же был просто день сюрпризов! Сперва окурок, испортивший её любимый пиджак и настроение, а теперь — громогласный мат в мужском туалете! Она бегом ринулась к туалету, чтобы задержать нарушителя с поличным. Открыв дверь, она увидела страшную картину. Один из несносных лоботрясов размахивал руками и безбожно материл несчастного мальчишку. Завуч была женщиной крепкой комплекции и, не раздумывая, вывернула ушибленную Яшину руку. Тот взвыл ещё сильнее, но матерный фонтан прикрыл. Несмотря на боль, он понял, что влип, и, сверкнув на обидчика злым взглядом, поймал в ответ надменно-жёсткую улыбку, от которой веяло жутью.

Егор вернулся в класс с гордо поднятой головой триумфатора.

Начинался урок русского языка.

Глава 37

Отпустило. С каждым разом вход и выход из транса становился менее и менее ощутимее: ни головной боли, ни в суставах, ни в пояснице… нигде.

Смотрителю снова не хотелось читать написанное, в какой-то мере его раздражало, что он не может во время этой каллиграфической стенографии воспринимать транслирующуюся информацию мозгом одновременно с моторикой. И раздражение сейчас находилось на поверхности его чувств; как чистую воду озера покрывает тонкий слой рясы, так душу Виктора Ильича застлало неприятное ощущение дискомфорта. Но он не пенял на бузиновый стол, нет, ощущение было вызвано гнетущим сопротивлением настырному желанию напиться, и сопротивление нагнеталось в нём с каждой новой мыслью о выпивке. Виктор Ильич терял контроль, и писанина лишь отсрочивала день, когда он сожмёт в руке стакан. Смотритель, глядя на исписанные листки, не ручался, что не взбесится через минуту и не уничтожит их…

А потом вскочит и понесётся в ближайший винный магазин.

Но он продолжал сидеть и сверлить взглядом бумагу.

«Эту рукопись не уничтожишь, она не горит», — напомнил он себе.

— Зато трубы горят, — сказал Виктор Ильич в ответ, одновременно размышляя, стоит ли убраться в музее, чтобы отвлечься от пагубной тяги. Но решил, что лучше убраться из кабинета-студии. Он откатился от стола, медленно встал и на не разгибающихся ногах вышел в коридор.

Он устал. Тяжёлый труд — бороться с собой. Стоя у винтовой лестницы, Виктору Ильичу представлялось, что вся история со столом надуманная и мнимая, что он просто сошёл с ума вот и всё. Он тряхнул головой и прогнал абсурдную мысль, какой бы желанной она ни казалась.

И спустился вниз.

Уму непостижимо, как быстро утекает время, быстрее воды в горных ручьях! На город снова опустился вечер, и в музее было неуютно и пасмурно. Виктор Ильич почувствовал это именно в холле, где солнце освещало помещение в любое время дня — так хитро были установлены здесь никогда не занавешивающиеся окна. Особенно хитрым было окно западной стены (некое подобие не открывающейся фрамуги), сейчас оно преломляло закат, проецируя на потолок «вены» рано облетевшей липы. Скоро ночь.

«А „Подлодка“ закрывается в час», — ввернулась баранья мысль.

— Ты всё испортишь, дядя Витя, если выпьешь, — неожиданно прозвучал голос. Виктору Ильичу показалось, что голос прозвучал в голове… но тут он увидел его.

Клинов Юрий стоял в глубокой тени за балюстрадой винтовой лестницы. Он был в чёрном костюме и, по-видимому, в чёрной рубашке, потому как в тени бледнело лишь печальное лицо. Смотритель и Кошмарный Принц долго изучали друг друга.

Наконец Кошмарный Принц повторил свою фразу:

— Ты все испортишь, если выпьешь. — И вышел из тени. В данный момент он меньше всего казался призраком. И Виктор Ильич верил, что перед ним не призрак. По крайней мере, не совсем призрак.

— Здравствуй, Юра…

— Ты не удивлён, дядя Витя?

— Ну почему? Удивлён.

— Да, ты всегда умел контролировать эмоции.

— Что ты имеешь…