Косиног. История о колдовстве

– Так-так. Что это у тебя на лице, Уоллес? Уж не тревога ли? – С этим она рассмеялась вновь, громче прежнего. – Ты ведь боишься! Да-да, боишься, что я соберу урожай, и тогда ты лишишься обеих ферм! Ну, если уж ты полагаешь, что я на это способна, то мне в этом тем более грех сомневаться. Так что спасибо. Спасибо тебе. Ты внушил мне уверенность, когда я так в ней нуждалась. Ты…

Уоллес с маху хлестнул ее по щеке. Не устояв на ногах, Абита рухнула в грязь.

– Отнять у меня отцовскую ферму я тебе не позволю! Не позволю, слышишь? – рявкнул он и, гневно сверкая глазами, сжав огромные кулаки, шагнул вперед.

Но женщина, ловко подобрав под себя ноги, метнулась к валявшимся на земле вилам, подхватила их, оскалила зубы, полоснула противника диким, полным ярости взглядом.

– Еще шаг, – прошипела она, выставив перед собой зубья вил, – и я их в брюхо тебе воткну!

Почуяв растерянность и изумление мужчины, Отец расплылся в улыбке.

Уоллес в нерешительности остановился.

– Безмозглая девчонка, – процедил он. – Безмозглое, безмозглое существо. Что ж, начинай язык пекотов осваивать. После того, как ты здесь все испоганишь, тебя, кроме них, никто больше не примет.

Вернувшись к коню, мужчина вскочил в седло.

– Делу еще не конец, – бросил он через плечо. – Попомни мои слова: этой фермы тебе у меня не отнять! Не отнять! – Глаза его впились в лицо женщины, точно буравы, голос понизился до угрожающего шепота. – Ты ведь одна среди лесной глуши, дорогая Абита, и так беззащитна, так беззащитна… Здесь, вдали от людей, с тобой может случиться все, что угодно. Понимаешь? Все, что угодно.

Одарив женщину широкой зловещей улыбкой, он пришпорил коня, пустил его с места в галоп и поскакал прочь.

Женщина оставалась на месте, не выпуская вил из дрожащих рук, пока стук копыт не затих вдалеке. Тогда она, наконец, бросила вилы, и, тяжело дыша, вновь повернулась к хлеву. Однако теперь ее страх сменился кипучей яростью. Отец слышал, чувствовал, как стучит сердце в ее вздымающейся груди.

Скрывшись в доме, женщина немедля вышла назад и твердым шагом, едва ли не с топотом, направилась к хлеву с железным ушатом и длинной палкой из дерева и металла – нет, не копьем, но тоже каким-то оружием – в руках. У входа она остановилась, прислонила оружие к ограде. Отец понимал, что ни видеть, ни слышать их она не может, однако смотрела женщина прямо на них четверых.

– Это моя ферма, будьте вы все прокляты! Моя ферма, мой хлев! – пронзительно, хрипло, на грани безумия закричала она. – Подите прочь, живо! Прочь, сказано! Ступайте назад, в Преисподнюю! Именем Господа Бога, именем всего святого, именем тверди земной, звезд и луны, именем моей матери и всех ее матерей, именем хера лысого, ВОН ОТСЮДА!!!

Зачерпнув из ушата горсть белого порошка, женщина швырнула им в хлев.

Порошок обжег ноздри, с неожиданной силой хлестнул по глазам. Втянув голову в плечи, Отец зажмурился что было сил, сжался под натиском целого роя пламенных образов: гибкий, жилистый человек, белый, точно зола, с черными полосами на лице и длинными серебристыми волосами, прыгает к Отцу, осыпает его желтым порошком. Боль, замешательство… маска, да не одна – целая сотня масок, и все таращатся на него, а хохот жилистого колоколом звенит в голове. Еще миг, и воротившиеся пауки оплетают его липкими нитями, увлекают назад, в жуткую колкую тьму…

«Нет! – подумал он. – Нет!»

Помотав головой, Отец стряхнул с себя пауков, из последних сил поднял веки и устремил взгляд на женщину – на эту гнусную, подлую бабу. Сейчас, сейчас он до нее доберется, сейчас покончит с ее бесчестными чарами раз и навсегда…

Однако женщина смотрела вовсе не на него: взгляд ее был устремлен в небеса.

– За что, Господи… за что ты со мною так? – простонала она, упав на колени, прикрыла лицо ладонями и безудержно разрыдалась. – Я больше не выдержу… слышишь? Больше не выдержу!

Чувства женщины опалили Отца, словно пламя, словно ярчайший первозданный огонь. Вспышка огня озарила ее душу и мысли, и в мыслях она предстала перед Отцом затягивающей веревочную петлю на собственной шее.

Абита зло утерла рукавом слезы. Взглянув мимо него – сквозь него – в глубину хлева, она поднялась на ноги, сдернула со столба в изгороди моток веревки и с мрачной решимостью на лице двинулась в хлев.

Войдя в стойло, она перекинула веревку через потолочную балку, одним концом привязала покрепче к столбу, а на другом соорудила петлю. Тяжесть ее тела веревка выдержала. Убедившись в этом, Абита надолго задумалась, замерла; устремленный куда-то вдаль, взгляд ее остекленел.

Минуты ползли, тянулись, сменяя одна другую. Глядя на женщину, Отец явственно чувствовал, как глубоко, как неизбывно ее отчаяние.

Наконец женщина шумно, словно все это время сдерживала дыхание, вздохнула, окинула взглядом мула, таращившегося на нее из стойла, перевела взгляд на веревку, снова взглянула на мула и, к величайшему удивлению Отца, оскалила зубы в свирепой улыбке.

– Нет, Уоллес Уильямс, не так уж я и безмозгла.