Космическая чума. Сборник

Я расслабился. Если мне и суждено выбраться отсюда, то только с посторонней помощью. Мне бы понадобился лихой пилот геликоптера, севший в мертвой зоне с выключенным двигателем. У Медицинского Центра не было радара. Наверное, по тем соображениям, что слишком высокая засекреченность говорит о важности скрытого. Поэтому пилот должен был бы спуститься с выключенным мотором, приземлиться и ждать. Выбрать момент нужно безупречно, потому что мне, заключенному, придется преодолеть галопом двести метров свободной спецзоны, перелезть высокую изгородь, увенчанную колючей проволокой, пересечь еще пятьдесят ярдов во тьме и найти своего сообщника. Взлетать пришлось бы вслепую, сразу же, как я обнаружу аппарат, а дальше все зависело бы от сноровки пилота, который должен настолько разбираться в двигателях и ускорителях, что смог бы рвануть вверх без предварительного разогрева.

Конечно, через некоторое время, наперекор всем моим планам, люди Медицинского Центра прочтут мои мысли и, скорее всего, заполнят мертвый участок патрулями из грубых здоровых джентльменов, вооруженных достаточно, чтобы остановить танк.

За неимением всякого рода устройств или приспособлений, которые экранировали бы мой мозг от любопытных телепатов, мне оставалось только одно — улечься в мягкую постель и погрезить во сне о бегстве.

Очевидно, я уснул и вообразил, что за мной гонятся молларды с шампурами, унизанными чертовыми пончиками. Но беспокоила меня почему-то в основном парочка клиентов, решивших, что единственный способ унять моллардов — пальба. И их одежда была под стать снаряжению. Кто охотился на уток с каноэ, разве станет надевать штормовку и бутсы? Потом они, очевидно, купили у меня несколько уток и отправились домой, бросив меня на съедение кошмарам…

Около восьми утра в мою дверь тихо постучали. Поскольку я проворчал, что могли бы и не прибегать к таким формальностям, дверь отворилась, и вошла женщина с завтраком на подносе. Это была не моя сиделка. Это был эспер в образе лакированной блондинки.

Собственно, лакированной она была чисто условно. Это не следовало из ее косметики, одежды или прически. Она была само совершенство. Короче, у нее был такой глянцевый вид, что наводил на мысль об автоматроне, запрограммированной создавать определенное впечатление и в нужный момент говорить нужные слова. Как будто она никогда не задумывалась ни о себе, ни о проблемах, которые выходили за компетенцию ее запрограммированных интересов. Как будто покрой ее платья и застывшая красота лица были важнее всего в ее жизни.

Девица с налетом полной безразличности быстро исчезла, и у меня было всего несколько мгновений прощупать ее сущность. И все же я видел ее глаза. Они какое-то время бездумно смотрели в точку в трех дюймах над моим плечом, а потом сосредоточились на мне. Причем не важно, где, в какой точке комнаты она сейчас находилась: поднимала ли шторы или убирала всякую мелочь, будто какая-нибудь младшая сестра. Наконец она поставила мой поднос на столик и остановилась, глядя на меня сверху вниз.

С первого взгляда я понял, что она не телепат. Поэтому я грубо спросил:

— А где та девушка? Где моя сиделка?

— Я заменю ее на время, — сказала она. В ее голосе чувствовалась какая-то напряженность. Она старалась использовать тот вкрадчивый деликатный тон, которым пользуется профессиональный ясновидец. Но заученный голос ломался и сквозь него проступали ее естественные интонации.

— Почему?

Тут она смягчилась или, может, чуть расслабилась. В ее лице появились намеки на характер, а тело потеряло свою суровую недоступность.

— Вас что тревожит? — спросил я ее мягко. У нее на уме было что-то такое, что оказалось чересчур велико для нее, а дрессировка была не столь хороша, чтобы она могла это скрыть. Я надеялся ей помочь. И еще я хотел знать, что она здесь делает. Если ученый Фелпс думает надавить на меня рычагом в образе женщины, он глубоко заблуждается.

Она смотрела на меня, и я ловил тень борьбы на ее лице.

— Тревожит? — спросила она шепотом.

— Да. Что вас тревожит?

— У меня…, Мекстромова болезнь. — Последнее слово вырвалось с парой слезинок, появившихся из-под прикрытых век.

— Ну и что? — спросил я. — Стоит ли из-за этого так убиваться?

Она захлопала глазами и посмотрела на меня.

— А разве это не ужасно?

Я вспомнил о боли в пальце и попробовал солгать:

— Мне чуточку больно, но, по правде говоря, это, наверно, из-за того, что я долго тянул с первой процедурой.

Я потянулся к столику и нашел сигареты. Выудил две и предложил ей. Она осторожно протянула руку, готовая в любой момент ее отдернуть. Правда, почти тотчас это прошло. Такое чувство испытываешь, когда отправляешься в кабинет зубного врача, чтобы покончить раз и навсегда с неприятным делом. Это стоит непреодолимых усилий. Но стоит пересечь какой-то рубеж, после которого повернуть назад уже невозможно, и дальше идешь вперед без всяких колебаний.