Космическая фантастика, или Космос будет нашим!

— В общем, представляешь, такой сюжет. Изобретают прибор, который способен пробуждать в человеке предыдущие инкарнации. Ну все, конечно, ломанули проверяться, вдруг они в прошлой жизни были Ротшильдами или Эйнштейнами. Но тут оказывается, что души могут переселяться не только из человеческих тел, но и с других планет. И вот получается, что многие земляне провели предыдущую жизнь в телах инопланетян, причем негуманоидных и очень агрессивных. И когда память о прошлой жизни просыпается, начинается вторжение Чужих на Землю. Изнутри. Представляешь? Ну и вот получилось так, что я в пьяном безобразии рассказал эту историю… э-э-э….. ну, скажем, писателю Н. И не прошло и полгода, как он выпускает книжку и, что самое подлое, посвящает ее… э-э-э… критику П. Я, разумеется, к нему: так и так, почему вдруг П.? А он уверяет, что это именно П., пьяный в дугу, ввалился к нему в номер и поведал мой сюжет. Вот и поди догадайся, то ли я с пьяных глаз перепутал П. и Н., то ли Н. сам был так пьян, что перепутал меня и П. Некрасивая история получилась, ты не находишь? — уловила я отрывок монолога.

Писатели, кажется. Им-то что здесь делать?

Между тем небо постепенно затягивали тучи, зато ветер стих.

Тропинка начала взбираться по склону, и незваные гости явственно запыхтели, выдавая пристрастие к сидячему образу жизни. Я в тот момент была в такой досаде, что только тихо радовалась их страданиям. И тоже, кстати, пыхтела, но не утомленно, а удовлетворенно и злорадно. И за пыхтением сама не заметила, как прошла через калитку и оказалась в саду.

В общем, это было хорошо. Потому что сколько я ни фантазировала о том, как приду сюда, вот этот момент я была не в состоянии себе представить. Такой массив воспоминаний, да еще настолько… э-э-э… эмоционально окрашенный, что казалось, упаду на траву и умру на месте. Но хотя на миру и смерть красна, падать и умирать в незнакомой компании почему-то совершенно не хотелось.

В этом саду я провела… Ну если взять на круг три месяца, да умножить на тринадцать лет, да вычесть дождливые дни, пляжные дни, грибные дни и дни, когда я сидела дома в наказание за дурное поведение, все равно получается около трех лет. Я, Татьяна, иногда Ольга, старшая внучка Константина Сергеевича, и еще мальчишки и девчонки из соседних домов. Здесь, на старой поваленной ели, был наш звездолет. Из корней Константин Сергеевич сделал спинки для садовых скамеек, а ствол и ветки остались в наше полное пользование. Там, в кустах, — тайная хижина индейцев. Ну и разумеется, весь заросший сад был нашим волшебным лесом, Броселианом. И кусты малины, на которые мы нет-нет да и натыкались в зарослях, считались нашей законной добычей. «Взрослая» малина росла у дома, Ольга Леонидовна собирала ее, варила варенье, пекла пончики к чаю, и пить чай с пончиками и вареньем было по-своему прекрасно, но есть ее горстями, сидя прямо на земле, было чем-то неописуемым. Дети лепят себе душу из всего, что попадется под руку, и просто удивительно, что у них так часто получается хоть что-то путное.

Но сегодня я чинно поднимаюсь по дорожке к дому, дыша в затылок прочим гостям. Откуда они все-таки взялись? Друзья? Да нет, слишком молоды. Наверное, друзья сына, а то и внучек. Но зачем они здесь? Зачем их пригласили? А меня зачем пригласили? Я-то уж точно здесь никто. Старая знакомая этого дома. Но если бы не пригласили, я могла бы дождаться темноты, пробраться в дырку в заборе, сесть на старое крыльцо, достать из-за пазухи фляжку с коньяком… В общем, я уже говорила, что фантазии — стихия опасная и, как правило, неуправляемая.

Впрочем, пока реальность оказывается невероятнее всяких фантазий. Дом вымыт и принаряжен к приему гостей. Ставни сняты, под крышей, там, где Константин Сергеевич повесил когда-то эффектную корягу а-ля лосиные рога, сегодня укреплены два огромных обручальных кольца и вензель из роз: сверху — «75», внизу — «751». Но это все мелочи; у будки рядом с домом сидит, виляя хвостом, огромная кавказская овчарина — Анчар, любимец Константина Сергеича. Он повизгивает, тянет ко мне морду, улыбается во всю пасть, пуская слюни. И я, как последняя дура, почти купилась на эту приветливость и раскрыла руки для объятий, но вовремя сообразила, что настоящий Анчар сейчас рычал бы, как бормашина, при виде незнакомых людей, беспрепятственно входящих в дом, да и вообще Анчар уже лет десять, если не больше, спит в земле сырой, а передо мной всего лишь хорошенькая голографическая копия старого друга.

Сам дом сверкает новой краской, вокруг раскинулись нарядные клумбы и живые изгороди из цветущего шиповника, а перед самым крыльцом стоят две яблони в цвету, и ветви их, соприкасаясь, образуют триумфальную арку. Однако, приглядевшись повнимательнее, я замечаю, что цветы, кусты, деревья — тоже голографические картинки. Чуть в стороне на полянке играет Штрауса голографический камерный оркестр.