Несмотря на опыт Сильвестра с несгибаемой волей режиссера на съемках сцены в конференц-зале Клавиуса, большинство тех, кто тесно работал с ним, описывали его как заботливого и эмпатичного человека, разговаривающего мягко, но со злобным чувством юмора. Дулли не был исключением, но как бы то ни было, это сделало ситуацию еще хуже: эти качества сделали режиссера в его глазах практически богоподобным, особенно на контрасте с Премингером. «Я проецировал на него свое благоговение, а ощущение благоговения не дает свободы», – говорил Дулли.
Кубрик чувствовал, что происходит, и после нескольких дней чрезвычайно мучительных дублей он отпустил команду и отвел актера в сторону. Несколько часов они спокойно обсуждали проблему. Кубрик сказал Дулли, что считает его одним из самых лучших актеров в фильме. Он его выбрал не случайно, сказал он, а потому что он идеально подходил на эту роль. Он чувствовал себя не очень хорошо, потому что все было по его вине – он, Кубрик, делал что-то не так, и именно он отвечал за то, что актер не может почувствовать себя более расслабленным. Дул-ли пришел в некоторое смятение, но, почувствовав облегчение от того, что можно так честно это обсуждать, Дулли уверил его, что это целиком и полностью его проблема, а Кубрик великолепен. Однако он тут же почувствовал себя лучше и перешел из состояния трепета в состояние доверия. Вскоре оно ему понадобится.
Из двух актеров именно Локвуд с самого начала понимал, что они вовлечены в «величайший фильм из когда-либо созданных». Съемочная площадка была так ярко освещена, что актерам приходилось надевать солнечные очки в перерывах между дублями. Иногда Локвуд проводил глазами по обстановке, окружающей их, поворачивался к Дулли, поднимал свои очки и говорил: «Ты можешь в это поверить?» Он был сильно впечатлен способностью Кубрика импровизировать во всем этом грандиозно сконструированном футуризме.
«Стэнли просто был на порядок умнее остальных режиссеров, и не в одном только смысле этого слова, – отмечал Дулли. – Мы понимали, что может случиться что угодно практически когда угодно. Несмотря на всю тщательную подготовку, он создал “Одиссею” в атмосфере гибкости, и это сделало картину великолепной. Режиссерство – это управление человеческими отношениями, логистикой, деталями и так далее. И при этом Стэнли всегда находил место для чего-то опасного – для какого-то мужества и безумия. Он всегда брался за вещи, в которых был заложен высокий риск провала. Он не был упрямым одиноким гением, как его популярно представлять. Ему нужны были люди, чтобы советоваться с ними, и он часто поворачивался и спрашивал, правильно ли он все делает».
Как и другие актеры, которые работали с ним, Локвуд и Дулли, однако, иногда сталкивались с неспособностью Кубрика высказать то, чего он хотел. В конце дубля они часто слышали краткое: «Окей, давайте сделаем еще один». Когда они спрашивали у него, что он хочет сделать по-другому, он отвечал: «Давайте просто посмотрим, что получится».
Как открыл для себя Тони Мастерс, ему просто нужны были варианты, и только потом он мог принимать решение.
Вернувшийся на Цейлон в начале 1966 года Кларк незамедлительно оказался в нелепом положении. Несмотря на то, что он отдалил себя более чем на пять тысяч миль от ежедневных проблем на съемках «Одиссеи», он открыл для себя совершенно новые важные вопросы киноиндустрии, которые на него обрушились. Он вложил значительное количество денег в пародию на Джеймса Бонда своего партнера Майка Уилсона, который вел себя все более неустойчиво, уделяя прерывистое внимание проекту. После съемок примерно половины фильма он просто-напросто бросил все и уехал из страны в Англию.
Кларк был вынужден защищать свои инвестиции, которые вскоре превысят сумму, которую он получил за все свое участие в «Одиссее» к тому времени, и он не мог сделать ничего иного, кроме как присвоить себе роль кинопродюсера. Если бы он мог доделать оставшиеся сцены фильма, то при должном везении мог бы окупить хотя бы часть своих вложений с продажи билетов.