Космическая трилогия

Как был бы он польщен… Внезапно, очень быстро, неведомая похоть охватила его. Те, кто ее испытал, сразу узнают, какое чувство трясло его, как собака трясет добычу; те, кто не испытал, ничего не поймут. Некоторые описывают такую похоть в терминах похоти плотской, и это очень много говорит, но лишь тем, кто испытал. С плотью это ни в малой мере не связано, хотя двумя чертами похоже на плотскую похоть, какой она становится в самых темных и глубоких подвалах своего запутанного, как лабиринт, дома. Словно плотская похоть, это лишает очарования все остальное. То, что Марк знал доселе: влюбленность, честолюбие, голод, вожделение, наконец, — стало как слабый чай, как дешевая игрушка, на которую не потратишь и мельчайшего чувства. Бесконечное очарование новой, неведомой похоти всосало все другие страсти, и мир остался выцветшим, пресным, жухлым, словно брак без любви или мясо без соли. О Джейн он мог теперь думать только чувственно, но вожделения к ней не испытывал, — змея эта стала жалким червяком, когда он увидел дракона. И еще одним это походило на плотскую похоть: развратному человеку незачем говорить, что кумиры его ужасны, ибо к ужасу его и тянет. Он стремится к безобразному, красота давно не возбуждает его, она стала для него слишком слабой. Так и здесь. Существа, о которых говорил Фрост (Марк не сомневался, что они — с ним, в комнате), губили и род человеческий, и всякую радость; но именно потому его влекло, тянуло, притягивало к ним. Никогда до сих пор он не знал, как велика сила того, что противно природе. Теперь он понял непонятные прежде картины, и объективность, о которой говорил Фрост, и древнее ведовство. Перед ним встало лицо Уизера, и он с острой радостью увидел, что и тот понимает. Уизер знал.

Вдруг он вспомнил, что его, наверное, убьют. При этой мысли он снова увидел голые белые стены и яркий свет. Он заморгал. Где же он был только что? Конечно, ничего общего между ним и Уизером нет. Конечно, они его убьют в конце концов, если он чего-нибудь не измыслит. О чем же он думал, что чувствовал, если это забыл?

Постепенно он понял, что выдержал нападение и сумел ему воспротивиться; и тут его охватил еще один страх. В теории он был материалистом, но бессознательно, даже беспечно верил, что воля его свободна. Нравственные решения он принимал редко и, когда два часа назад решил не верить институтским, не сомневался, что это — в его власти. Ему и в голову не приходило, что кто-то может так быстро изменить до неузнаваемости его разум. Он знал, что волен передумать, а больше никаких помех не видел. Если же бывает так… Нет, это нечестно. Ты пытаешься, впервые в жизни, поступить правильно — так, что и Джейн, и Димбл, и тетя Джилли тебя бы одобрили. Казалось бы, мир должен тебя поддержать (полудикарский теизм^{106} был в Марке гораздо сильнее, чем он думал), а он, именно в эту минуту, покидает тебя! Значит, что-то в мире не так. Какие-то странные законы. Ты мучайся, а он…

Выходит, циники правы. И тут он остановился. Какой-то привкус сопровождал эти мысли. Неужели снова начинают? Нет, нет, не надо! Он сжал руки. Нет, ни за что! Он больше не выдержит. Если бы здесь была Джейн, или миссис Димбл, или Деннистон!.. Хоть кто-нибудь. «Не пускайте меня, не пускайте меня туда!» — сказал он, и еще раз, громче: «Не пускайте!» Все, что можно назвать им самим, вложил он в эту мольбу, и страшная мысль, что карта — последняя, уже не испугала его. Больше делать было нечего. Сам того не зная, он разрешил мышцам расслабиться. Тело его очень измучилось и радовалось даже твердым доскам пола. Комната стала чистой и пустой, словно и она устала от всего, что вынесла, — чистой, как небо после дождя, пустой, как наплакавшийся ребенок. Марк смутно подумал, что скоро рассвет, и заснул.

Глава XIII Они обрушили на себя небо

1

— Стой где стоишь, — сказал Рэнсом. — Кто ты и зачем пришел?

Оборванный великан склонил голову набок, словно хотел получше расслышать. В ту же минуту ворвался ветер и захлопнул дверь в кухню, отделив троих мужчин от женщин. Незнакомец сошел с порога.

— Sta, — громко сказал Рэнсом. — In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti dic mihi qui sis et quam vinisti.^{107}

Незнакомец поднял руку и откинул волосы со лба. Свет падал на его лицо, и оно показалось Рэнсому беспредельно мирным. Все тело его было свободно, словно он спал. Стоял он очень тихо. Каждая капля дождя падала с его куртки туда, куда упала прежняя капля.

Секунды две он глядел на Рэнсома без особого любопытства; потом посмотрел налево, где, за входной дверью, откинутой ветром к стене, стоял Макфи.

— Выходи, — сказал он по-латыни.

Говорил он почти шепотом, но голос его был так звучен, что задрожали даже эти не поколебленные ветром стены. Еще больше удивило Рэнсома, что Макфи немедленно вышел. Незнакомец окинул его взглядом и обратился к Рэнсому:

— Раб, скажи хозяину этого дома, что я пришел.