Космические Робинзоны

– Ладно, но учти, история будет длинная и непростая… К тому же я не знаю, поверишь ли ты…, впрочем, может оно и к лучшему… Родился я в Питере, тогда ещё Ленинграде, знаешь, наверное, что это культурная столица. Интеллигенция, искусство, город семи революций, мать его. Рос в самой обычной советской семье, типа отец – рабочий, мать – служащая… И всё было за нас предрешено заранее, панельная квартира, панельная школа, панельная жизнь… Всё как у всех, как у миллионов людей в СССР, живущих по одному и тому уже сценарию. «Родился-учился-работал и умер», «…Сотни лет сугробов, лазаретов, питекантропов…». Жили мы на окраине, где всё было ещё более среднестатистическое, чем в центре. Пустой холодильник, бананы по праздникам, вещи по знакомству из-под прилавка, водка по талонам, очереди за едой. На пустых прилавках продуктовых геометрические фигуры-инсталляции из трёхлитровых банок берёзового сока и килек в томате выставляли, потому что больше ничего не было. Вот и выкладывали их злые тётки-продавщицы то в пирамидки, то уголком, то треугольником. Помнишь ты, Санёк, эти банки с берёзовым соком? Такие большие, прозрачные, как слеза. Почему именно берёзовый сок заполнил всё место на прилавках? Не яблочный, не томатный, а именно берёзовый? Видимо был в этом какой-то особый, сакраментальный смысл. Ведь в России чего больше всего? Берёз. Они, берёзы эти, и есть символ исконной Руси. Вот и должны были чёрно-белые деревца, как сама русская Земля-матушка, в трудные годы прокормить весь советский народ одним соком, как тот Иисус Христос, что пятью хлебами пять тысяч человек накормил.

Музыкант встал, перевёл дыхание, вытер со лба капли пота и продолжил:

– А по большом счёту, Сашка, хотя вроде везде дефицит был, но с голоду не помирали. На 1 мая с отцом на демонстрацию ходили, с флагами, транспарантами. «Мир, труд, май». Седьмое ноября – красный день календаря, праздник Великой октябрьской революции. Несли портреты Ленина, руководителей страны, весёлые, замёрзшие, подпрыгивали на морозце. Помню сахарные петушки на палочках у площади, которые покупали у цыган, такие сладкие. Их почему-то в продаже в магазинах не было, только у цыган, и только на первое мая или седьмое ноября. Беднота была одно время такая, что обуви не найдёшь, поэтому носили её, что называется пока она до тротуара не стиралась. Однажды пошёл я на парад с отцом, а подошва ботинка одного возьми и отвались. А виду показывать нельзя, не положено, надо пройти под одобрительные взгляды вождей с ликующими массами, раскисать запрещено. Вот я и решил, как революционеры пламенные, без подошвы пройти весь парад, никому ничего не сказав. А ноябрь, холод, дождь со снегом, а я наступаю в лужи холоднющие прямо босой ногой, на которой ботинок висел только для вида, точнее его верхняя часть. Это я так в себе силу воли вырабатывал. Правда заболел потом и две недели валялся с температурой. Но ничего, выходили, советская медицина была тогда на высоте.

Рассказчика передёрнуло, как будто он вспомнил как сейчас холодно в далёкой России.

– И всё вроде шло по плану. Панельная двушка, четвёрка по математике, музыкальная школа, секция баскетбола. Родителей с утра до вечера нет дома, они на работе, а ключ от квартиры болтается на шее на верёвочке, драка на школьном дворе, продлёнка. Чем я отличался от миллионов таких же мальчишек? Да, пожалуй, ничем. Вот разве что, когда по школьной программе «Преступление и наказание» читали, врезалась мне в память одна фразочка. «…Тварь я дрожащая или право имею…». И тогда уже я начал думать над этим. Думал и всё понять не мог – как же так? Почему мы все живём одинаково, и нам хорошо… А откуда тогда мысли у людей такие? Ведь надо быть первым, стать октябрёнком, поступить в пионеры, выучить клятву, стать звеньевым звёздочки… А тут – «право имею». И свербела эта мысль меня, не давала она мне покою, понимаешь, Александр?

*****

Шурка пристально посмотрел на музыканта и увидел в его глазах нездоровый лихорадочный блеск, который делал его ещё больше похожим на иллюстрацию Родиона Романовича Раскольникова. Наверное, точно такой же блеск был у героя «Преступления и наказания», когда тот шёл убивать старуху-процентщицу. Вот хоть сейчас картину пиши.

– «Надо порыться в мешке, нет ли там топорика», – подумал он про себя, а вслух сказал, – а тебя случайно не Родином кличут? А то мы пол ночи общаемся, а так и не познакомились.

– Кстати да. А ты как догадался? – непонимающе захлопал глазами музыкант-Родион, – Потому что на гитаре «R» сзади нацарапана? Никто ещё ни разу в жизни не смог моё имя угадать.

– Ну можно и так сказать… Да… Именно по букве «R»… Как ещё я мог догадаться? – протянул Сашка.

Вот оно как значит. Реинкарнация, мать её ети.

– Ну ты Догада!

Букву «г» Родион смешно пытался произнести по-хохляцки, где-то между «х» и «г», правда получалось у него всё это почему-то печально и нисколечки не смешно. Аж всплакнуть захотелось.