Космические Робинзоны

От такого ужасающего спектакля Санёк вынужден был стремглав бежать, взяв ноги в руки, что и явилось причиной тому, что возвращаться в номер где и в прямом, и переносном смысле его ждал и одновременно с этим ждала Поппа, он конечно же не спешил. Вот и гулял наш Шура по Риму с чёткой установкой либо нагуляться так, чтобы отключиться в Поппьей келье-морилке, либо вообще прошататься до утра, чтобы с утра свалить из газовой камеры смертников, уготованной ему вездесущим Поппой. В полнейшем расстройстве чувств Александр Неспящий стоял и слушал блеяние уличного итальяшки под гитару и грустные плачущие глаза собаки. Вдруг на очередной балладе Санёк понял, что тут что-то неправильно, что-то не так. Точно, да это же песня группы Браво «Как жаль». Да-да, точно, «Когда иду по этой мостовой, я думаю о Вас…»! Откуда этот тощий макаронник знает эту песню? И почему он её так чисто поёт? Постой-ка, постой…

*****

– Да ты по всему видать наш, русский, – неуверенно сказал уличному певцу в центре Рима Санёк.

– Сеньоры, сеньориты, Фортунати! – зазывал музыкант и выпрашивал прохожих кинуть в шляпу пару медяков, – Да русский, русский, не кричи, что разорался.

– Вот бывает же такое… В центре Рима встретил нашего. А что ты всякое фуфло играешь? Давай я тебе помогу, щас мы быстро тебе денег на ужин насобираем, дружище!

Шура бесцеремонно стал снимать с исхудалого, сопротивляющегося артиста гитару.

– А как, кстати, твою собачку зовут?

– Фортунати, Счастливчик по-нашему…

– Да, ну и имечко… Что-то на счастливчика-то он у тебя как раз меньше всего похож. Ты его вообще кормишь чем-нибудь? Глаза вон какие жалостливые, того и гляди или подохнет, или заплачет, дистрофик какой. Меня, кстати Сашкой кличут.

– Ну а что ты хочешь, такому больше денег дают. Сомневаюсь я, чтобы их наваливали откормленному мускулистому амстафу за щедрую душу полные штаны. А на Счастливчика иной раз перепадает пара монет, да и сдохнет не жалко, таких вон счастливчиков в каждой римской подворотне в базарный день за три копейки десяток. Да что ты тянешь гитару-то, это ж моя кормилица, если ты её сломаешь, мне того, кранты. Тут гитары-то недешёвые, как собственно и всё остальное.

– Да не дрейфь, дружище, солдат ребёнка не обидит. Сейчас исполним концерт в лучшем виде, денег накидают по самые не хочу…

– Ну если ты так думаешь, попробуй… Но учти, этих итальяшек хрен чем проймёшь, они жадные, зимой снега не выпросишь. К тому же все здесь пресытились искусством, у них вон Повороти на площади поёт, шедевры на улицах стоят, Папа Римский вещает, а тут ты с гитаркою на русском. Сомневаюсь я, чтоб тебе хоть одну монету кинули.

– Да не бывало ещё такого! Чтобы мне и монетку не кинули!

И действительно у Санька был опыт, правда один раз он был пьяный, а другой раз, как водится, очень пьяный, когда для таких же вот унылых уличных музыкантов он устраивал на их же инструментах концерты, и народ накидывал весьма солидные суммы. В первом случае это произошло в Москве, в подземном переходе. Шурик шёл, набравшись водки и курицы гриль из Гостиницы Россия, где он приятно выпивал с приятелем видом на Кремлёвские огни, и в подземке между улицами наткнулся на одинокого гитариста. Тот коряво и бездарно исполнял популярные композиции, за которые никто из прохожих и не думал платить и даже наоборот, все старались прибавить шагу и обойти стороной бедолагу, издававшего кокофонические звуки. Санёк, разогретый парами алкоголя и сочной курицы, по доброте душевной отобрал у неудавшегося Джимми Хендрикса гитару с усилком и микрофоном и устроил импровизированный рок-концерт в духе Би Би Кинга и Чака Берри, собрал небольшую толпу, которая приплясывала, хлопала в ладошки под энергичные ритмы блюза и в итоге щедро набросала в шляпу попрошайки-музыканта бумажек и медяков.

Другой раз это произошло рядом с пляжем в Туапсе, точнее на его выходе, под железнодорожным мостом. Железка пересекает весь периметр черноморского побережья нашей страны, от неё едко пахнет продуктами жизнедеятельности пассажиров, углём и битумной ниткой, что, впрочем, нисколько не смущает отдыхающих. Санёк, накупавшийся, обожжённый горячим южным солёным солнцем и только что отведавший чурчхеллы, наткнулся на каких-то замызганных бродячих панков с гитарой, нестройно ноющих мимо нот песни Гражданской обороны. Александр был разгорячён теплом и морем и обильно напоен разносимым по пляжу лицами армянской национальности разливным коньяком.

– Коньячок-чок-чок-чок, – кричал коньячный разливающий зазывала, бредущий по раскалённому песку в белом грязном фартуке на голое тело, огромной кепке-аэродроме и с канистрой за спиной.

– Коньячок-чок-чок-чок, – вторило ему эхо из всех уголков приморского общественного пляжа.

– Коньячок-чок-чок-чок, – отдавалось в Саньковском мозгу, разомлевшем на сорокоградусной жаре в позе морской звезды.