Космикомические истории: рассказы

Мы рисовали себе мысленно, как под базальтовыми небесами возникают основанные нами вулканические города, обнесенные стенами из яшмы, а на ртутных океанах — сферические и концентрические плавучие города, через которые протекают реки из раскаленной лавы. Мы хотели, чтобы этот живой город-механизм разросся до размеров всего земного шара, чтобы эта теллурическая машина всю свою огромную энергию тратила на непрерывное строительство самой себя, на сочетание и перемещение субстанций и форм, со скоростью подземного толчка осуществляя работу, ради выполнения которой вы, снаружи, пашете веками до седьмого пота. И этот город, этот механический организм был бы населен такими великанами, как мы, которые с вертящихся небес протягивали бы свои крепкие объятия навстречу великаншам, которые благодаря вращению концентрических твердей подставляли б им себя все время в новых позах, обеспечивая новые способы соитий.

Мы представляли себе царство множественности и цельности, которое возникнет вследствие этих смешений и вибраций, царство тишины и музыки. Постоянная вибрация, распространяясь с разной быстротой, сообразно глубине расположения и прерывистости материалов, поколеблет, думали мы, нашу полную тишину и превратит ее в неумолкающую музыку мира, где глубокие голоса химических элементов сольются в унисон.

Я говорю это, чтобы вы поняли, сколь неверны ваш путь и ваша жизнь, где удовольствие и работа несовместны, музыка и шум разделены, и чтоб вы знали, что с тех пор стало понятно: пение Орфея — не что иное, как знак вашего разрозненного, разделенного на части мира. Как могла попасть в ловушку Эвридика? Она была плотью от плоти мира нашего, но, как натуру очарованную, ее влекла любая промежуточность, и чуть только ей доводилось воспарить в прыжке или при вознесении по вулканическому жерлу, как Эвридика принималась вращаться, совершать фалькады[24], кабрировать[25] и делать всяческие выкрутасы.

В пограничных зонах и при переходе из одного пласта в другой она испытывала легкое головокружение. Мы знали, что Земля слагается из сводов, расположенных один поверх другого, как слои огромной луковицы, — каждый отсылает к соседу сверху, а все вместе предвещают крайний, где Земля уже перестает быть таковой, где остается по сю сторону все, что внутри, и далее идет «снаружи». У вас эта граница Земли отождествляется с самой Землей, для вас сфера — это не объем, а внешняя ее поверхность, вы всегда существовали в этом плоском мире и не представляете, что можно жить в других местах и по-другому. А мы тогда об этой границе знали лишь, что где-то она есть, но никогда не думали ее увидеть, если только не выйдем из Земли наружу, каковая перспектива представлялась нам не столько странной, сколько попросту абсурдной. Именно туда стремилось в виде извержений, битумных струй и фумарол все, что Земля выбрасывает из недр, — газы, жидкие смеси, летучие элементы, побочные материалы, всякие отходы. Это была негативная сторона мира, которую мы даже не могли как следует вообразить, но самые общие представления о ней вызывали дрожь от отвращения, нет, скорее от смятения, точнее ошеломление, вплоть до умопомрачения (наши реакции действительно были сложнее, чем мы могли подумать, особенно у Эвридики), и в этом чудилось какое-то волшебство, как будто нас затягивала пустота, влекла потусторонняя высшая сила.

В соответствии с очередным капризом Эвридики мы направились в жерло потухшего вулкана и, пройдя сквозь нечто схожее с горловиною клепсидры, угодили в выстланную чем-то серым полость кратера, напоминавшую и веществом, и формой обычные пейзажи наших глубей. Что нас поразило, это то, что дальше Земля прекращалась, к ней не примыкала никакая Земля иного вида, дальше начиналась пустота, во всяком случае, куда менее плотное вещество в сравнении с теми, сквозь которые мы пробирались до сих пор, прозрачное и вибрирующее, — голубоватый воздух.

Эти вибрации и погубили Эвридику — столь отличные от тех, что медленно распространяются в граните и базальте, от чавканья, гудения, рокота, лениво встряхивающих массы расплавленных металлов или кристаллические стены. Здесь же ей неслись навстречу, если можно так сказать, мелкие остроконечные звуковые искорки, частившие со скоростью, для нас невыносимой, изо всех концов пространства; это походило на щекотку, вызывавшую пикантное возбуждение. Нами овладело, — по крайней мере мной, отныне мне придется проводить различие между своими чувствами и настроениями Эвридики, — желание скорее скрыться в бесшумной темной глубине, куда едва доносятся лишь отзвуки землетрясений. Но Эвридике, охочей до всего необычайного и склонной к опрометчивым поступкам, не терпелось приобщиться к чему-то уникальному, будь то хорошему или плохому.