Космонавт из Богемии

Размахивая руками, я вынырнул и поплыл, так быстро, что вены, казалось, сейчас разорвутся и истекут кровью. Добравшись до суши, я вылез на берег, отплевываясь и кашляя, вцепился в холодную влажную грязь и вспомнил – это Земля. Я лизнул грязь. Я целовал ее, ахал, издавал звуки, которые пугали меня самого – звуки необъяснимого наслаждения, безумной радости.

Но наконец боль от зимнего холода перекрыла первый адреналин, российский мороз кусал мою кожу под промокшей одеждой. Я повалялся в грязи, теперь понимая, почему хрюшка Лауда считала возню в грязи высочайшей формой существования. Трение меня обогрело, и я откусил кусок грязи как торт. На вкус она отдавала корнями, компостом, овощной кожурой. Я выплюнул. Принявшее меня домой озеро раскинулось за моей спиной по широкой равнине, сливаясь вдали с бурым лесом, скрывающим горизонт.

Расколотая ледяная поверхность озера булькала, как будто переваривала корабль вместе с телами и образцами из облака Чопра. Теперь казалось, что ради них не стоило затевать эту миссию. Хотелось сесть, дождаться, когда появятся Клара, Василий и Юрий, целые и невредимые, и только потом бежать по промерзшей траве через лес. Но к озеру в любую минуту могла прибыть команда спасателей, а я не желал больше подчиняться никаким глобальным схемам, концепциям и государствам. Я побежал, сплевывая остатки грязи, и плакал о Кларе, моей спасительнице, о ее жажде вырвать из меня жизнь. Я ждал, что вот-вот услышу шум вертолетов, сирены мчащихся по равнине машин, лай немецких овчарок. Меня заключат в катакомбы Санкт-Петербурга, обрекут на пытки и голод. Но не было ни гудения моторов, ни лая. В зловещей тиши природы я добрался до леса.

К закату я дошел до деревни. Я не понимал ни единого слова, но там меня приняли, вымыли согретой на печке водой, одели и уложили в постель, достаточно мягкую. Spasibo, повторял я, spasibo, спокойно и щедро, надеясь, что это слово не даст деревенским принять меня за умалишенного.

Ночное небо снаружи светилось пурпуром. Все то же облако Чопра, живое и как прежде манящее, но больше мне никогда его не достичь. А я скучал по прежнему черному небу.

Среди ночи я проснулся, зажатый в чьих-то крепких руках и с привкусом ржавого железа во рту. Рот не закрывался. Во тьме блеснули щипцы. Зажимы вцепились в мой зуб, рванули его, и кровь хлынула в горло – грубая стоматологическая операция завершилась. Бурый, залитый гноем зуб был предъявлен мне как трофей. Я вопил, давясь смесью крови и жидкости, которой залили рану.

На следующее утро я нашел пару мужчин, говорящих по-английски. По их словам, они направлялись в Эстонию с деликатным грузом. Они могли взять меня, если я помогу с охраной груза. Я согласился.

Поездка была распланирована жестко, без остановок. Мы писали в ведро, прибитое в углу кузова грузовика. Когда российские солдаты остановили нас в поисках «опасного беглого», я спрятался под одеялами, за горой банок фасоли и свиной тушенки, содержавших двадцать кило героина. За хлопоты и проезд водитель отдал русскому лейтенанту полкило героина, и мы продолжили путь.

Мы пересекли границу Эстонии, и я пожал руки своим сообщникам. Теперь мы стали братьями.

– Я ваш должник.

– Да ладно тебе, – сказали они, – забудь.

В Эстонии я вскочил на товарный поезд и доехал до прибрежного города Пярну. Меня обнаружила ночная охрана, и пришлось убегать от собак, хватавших меня за пятки. С болезненным укусом на неповрежденной икре я попал в порт, метался от корабля к кораблю и просил моряков взять меня на работу, чтобы попасть домой. На шестой попытке долговязый поляк, хрипло посмеиваясь, посоветовал обратиться к капитану, дескать, тот ищет человека для мытья гальюнов. Чистоплотный у них капитан, сказал он. Не выносит грязи на корабле и возьмет любого, кто готов поддерживать чистоту.

Несколько недель я только и бегал между тремя корабельными сортирами, надраивал каждый унитаз и каждую раковину. Я их чистил, усердно скреб, иногда мне хотелось их вылизать – доказать свое рвение и готовность трудиться. Я менял там мыло и следил за расходом туалетной бумаги. Иногда моряки за карточной игрой напивались, и отходы их жизнедеятельности разливались на километры вокруг унитазов. Тогда срочно вызывали меня, извиняющиеся голоса прерывали мой беспокойный сон. У меня была цель, понятная и простая.

Когда мы пришли в Польшу, долговязый поляк предложил оплатить мне билет на поезд, если я составлю ему компанию до Кракова. Он рассказывал о своей матери – его встретят домашней копченой свининой и картофелем с чесноком. В свою очередь, он подарит ей неожиданный и запоздалый подарок ко дню рождения, на который накопил со своей зарплаты, – новый матрас и сертификат на еженедельный массаж ее больной спины. Он сказал, что всегда хотел это сделать – заработать достаточно денег, чтобы облегчить жизнь матери.

Когда он спросил о моей семье, я предложил сыграть разок в карты. Он понял.