Космонавт из Богемии

С полными полиэтиленовыми пакетами я обогнул магазин и прошел по засыпанной гравием дорожке мимо закрытой пивоварни. Я добрался до места, которое мы, деревенские дети, называли Ривьерой, – пляжа с грубым песком и клочками травы у реки. Возле пивоварни течение было бурным, а речка глубокой, мы держались там за толстые деревянные шесты, вбитые в речной ил и возвышавшиеся над водой. Течение омывало наши плечи, и мы соревновались, кто продержится дольше, прежде чем течение ослабит хватку и отнесет за поворот. Я почти всегда выигрывал.

Ясно было, что Ривьера уже давно не видела пловцов. Из песка торчали полузасыпанные газеты и пластиковые бутылки. Из кустов скользнула черная змейка и ушла под воду. Я хотел бы снять одежду и последовать ее примеру, но вода еще как минимум пару месяцев будет слишком холодной.

Опустив сумки наземь, я закатал штаны до колен и вошел в реку, кожа тут же покрылась мурашками от прикосновения ледяной воды. Я стоял, пока ощущение холода не рассеялось, а грязь под пальцами не стала казаться теплой. Все вокруг изменилось, кроме воды. Как бы я ни вошел в этот поток, он меня лишь омоет и продолжит свой бег. Он манил меня плыть, и его не заботило, когда я снова его покину. Даже его покушение на мою детскую жизнь совершилось без злого умысла. Я был так близок к тому, чтобы рано погибнуть, не узнать ни Ленку, ни Гануша, никогда не увидеть сверху золотых континентов Земли. Но я снова и снова возвращался на этот берег, вцеплялся в него и жил.

Я покинул заброшенную Ривьеру и пошел по главной дороге к дому Боуды. Дверь была заколочена, окна выбиты, палисадник перед домом, когда-то ухоженный стараниями матери Боуды, теперь залит бетоном. У стены стояли четыре доски, прикрытые полиэтиленом. Оглянувшись на пустую дорогу, я взвалил доски на плечо. Поглядел еще немного на дверь, все надеясь, что появится старый приятель, – вдруг еще кто-то узнает мое лицо.

По пути домой я спросил ту старую женщину без часов о судьбе родни Боуды. По ее словам, они уехали в город, как и многие, сбежали за работой и супермаркетами размером с цирковой купол, где есть выбор между испанскими и итальянскими помидорами. Я удержался от вопроса о том, чем теперь занимается Боуда, опасаясь услышать о чем-то вроде банковского дела. Вместо этого я представил, что мой друг остался верен своему желанию владеть рестораном, где готовят пиццу с мидиями. Однажды он попробовал в Греции пиццу с мидиями и с тех пор хотел лишь одного – вырасти и готовить лучшую пиццу с мидиями на свете. Пожилая женщина спросила, не нужно ли мне чего-то еще, и я помахал ей на прощание.

Я вернулся к дому, затащил доски внутрь на случай дождя, а потом пошел в спальню, проверять паука. Он скрылся. В кухне я порубил одну доску и набил печь дровами. Когда огонь разгорелся, я намазал салом новую сковородку, разложил на ней восемь кусочков ветчины. Через десять минут вонь окурков утонула в чистом запахе мяса. С уголков моих губ капала слюна – я не мог ее удержать.

Я хотел поджарить еще и яиц, но не в силах был медлить с едой, очищая маленькую сковородку для нового блюда. Оторвав от буханки ломоть хлеба, я отделил корочку от мягкой середины, в эту мякоть разбил сырое яйцо, а под корку сунул ветчину. Я как зверь набросился на этот импровизированный сандвич, ощущая привкус крови из десен, просачивающейся в еду, но жадно жевал, не заботясь о внешних приличиях, и испытывал плотское наслаждение животного на свободе. Я забыл о времени, а когда покончил с едой, солнце, давно скрытое облаками, уползло куда-то за горизонт.

Инструменты все так и хранились в сарае – поржавели, конечно, и у некоторых сгнили деревянные ручки, но в вечернем гаснущем свете я нашел молоток и гвозди, часть которых казались свежими, словно новые. Я вытащил из сарая лестницу и проверил устойчивость каждой ступеньки. Здесь так много сохранилось со времен царствования моего деда – с помощью некоторых дополнительных инструментов я мог снова превратить сарай в мастерскую. Соорудить новый стол, новые книжные полки, обновить деревянный каркас кровати. Можно содрать ковровое покрытие и плитку в ванной, очистить пропитанные мочой стены, заменить электрическую проводку, установить водопроводные трубы. Времени у меня достаточно, терпения хватит. Я достану каждую мелочь, отвезу на помойку тонны мусора. Буду как художник, реставрирующий собственную картину, – освежу те краски, что когда-то были сияющими. Превращусь в пластического хирурга истории. Сохраню своих призраков, обновлю их фасад.

Да, я справлюсь, у меня получится. Это станет моей жизнью. Ян Гус умер за страну и начал жить для себя. Если бы он жил в наше время, то стал бы моим призрачным братом. Мы с ним наслаждались бы маленькими радостями деревенских праздников профессора Бивоя, пили дрянной самогон. Навещали бы Петра и учились играть на гитаре. Гус рассказывал бы мне о своей вдове, я ему – о Ленке, какой она была раньше.