Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

И это уже было. «Орленок, орленок, взлети выше солнца!» И что-то там про «гремучую гранату»… А у него и гранаты, хоть самой завалящей, нет. И как он подберет аккорды к лебединой песне? – и гитары тоже нет. Машинально начертил на картоне нотную линейку, вывел скрипичный ключ…

Ключ.

Алексей замер в размышлении.

В кармане у него Надин королевский ключ. Значит, он подходит ко всем дверям! Должен открывать все на свете… если уж открывает никому не известную библиотеку в их школе! Бросился к выходу, его пронизывало лихорадочное возбуждение, руки дрожали. Бородка ключа никак не попадала в скважину. И вдруг… о, удача! С трубным гласом, возвестившим свободу, провернулся механизм – раз, другой. Из последних сил распахнул дверь, пропевшую ржавыми шарнирами гимн… школьный гимн.

Мы ушли от погони, мы теперь на свободе, О которой так часто в лагерях говорят. Мы ушли от погони, мы теперь на свободе! И нам боле не страшен пистолета заряд! По тундре! По широкой, по дороге…

Но какая тундра, какая дорога! Бросившись наружу – он тут же получил подсечку от притаившегося сбоку пятнистого человека в мохнатом шлеме и увешанного оружием. Второй спецназовец ударом железной лапы в черной перчатке остановил его падение… Сделав буквально кульбит, – но поддержанный в воздухе сильными руками, – Калинник был припечатан к земле двумя бойцами. «Не дергайся!» – раздался хриплый голос из-под черного пластикового щитка, закрывающего лицо; несчастному гитаристу в подбородок был вдавлен холодный ствол; черная ладонь сжимала горло; зловеще клацнули затворы…

– Сколько?! сколько вас там еще, урод? я тебя сейчас отправлю… – прорычало это чудовище.

– Куда… в тундру? – переспросил задыхающийся Калинник.

– В тундру, – подтвердил пятнистый. – Прямиком до Воркуты.

Пригибаясь и ощерившись стволами, бойцы штурмовой группы, один за другим, ныряли в черную ледяную прорубь затаившегося дома.

– Вы там поосторожнее, – предупредил гитарист. – Там вообще-то тротил в коробках.

– Стоп! – командир штурмовиков поднял железную руку. И его бойцы замерли, как в детской игре «море волнуется раз».

[Снайпер]

Никто не строил бойцов их отряда, не командовал… ДОБРОВОЛЬЦЫ, ДВА ШАГА ВПЕРЕД! Суровый командир не смотрел проникновенно в глаза: надо, ребята, надо! Тех, кто должен отправиться на задание в горы, в спецкомандировку, собрали на инструктаж; затем сборы – и на аэродром, где ждал специальный борт.

Он, снайпер, до этого не раз писал рапорты о своем изобретении, о новом прицеле, над которым долго и напряженно работал. Указывал и на то, что прицел необходимо испытать в настоящих боевых условиях. Вот ему и предоставили такую возможность. Видимо, запланированную операцию сочли вполне подходящей.

…Вертолет коснулся небольшого пятачка поляны, и бойцы посыпались из его серого брюха. Тяжелая машина тут же оторвалась от земли, поднималась в небо, с треском разрывая молчание окружающих горных исполинов. Десантники быстро уходили с этого места. Вновь наступившая тишина стала ощутимей, словно удвоилась, и она давила на плечи, пригибала к каменистой россыпи. Тропа терялась на ней, среди валунов и кустарника, едва намеченным пунктиром – прерывистым, как и дыхание бойцов. Поднявшись по россыпи, они перевалили небольшую гряду. Над нагретыми солнцем камнями дрожало марево, тонкая взвесь пыли мешалась с терпким запахом трав; иногда от ослепительных, режущих голубизну неба снежно-белых вершин вдруг доносился холодный порыв, резкое леденящее дыхание. После какой-то таинственной границы, которую (почему-то так показалось) они преодолели, тишина вдруг наполнилась шумом и трепетом… Всплеск птичьих голосов время от времени вырывался откуда-то, как из приоткрытой двери, – но пролетевший ветер тут же захлопывал, обрывал этот гомон. В вышине черными распластанными крестами кружили несколько птиц, трудно определить, какие именно. Их неотступное парение заставляло думать, что кто-то следит сверху, наводя на десантников перекрестье прицела – то один, то другой крестик птицы – в прозрачной небесной линзе.