Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

Он показывал свои летние фотографии, знакомые Наде места. Остовы стен, отражающиеся в скольжении вод, моторная лодка, прокопченные солнцем рыбаки, просвеченная зеленоватым глубь реки… Но теперь это было таким уютным, обжитым, каким-то домашним. Антонида Марковна напекла замечательных пирогов, а Петр Алексеевич, Надя решила, чем-то напоминает ее дедушку, которого ей так не хватало… не с кем поговорить, ощутить тепло родных рук с узловатыми венами, свившими узор времени на запястье. А они у него такие же, как и у ее деда: кардиохирург, хоть и бывший, враз отсечет такими сильными руками все сомнения. Волосы его поседели, наверное, отразив блеск ламп в операционных, где он провел свою жизнь, спасая жизни других. С Антонидой Марковной они стали чем-то едины, жизненные вихри одинаково высекли морщины, обветрили лица тревогами и заботами. Сейчас он отошел от медицинских дел, все меняется, не угонишься за молодыми. Правда, пишет иногда научные статьи.

– Да какие научные, дед… ударился в религиозную мистику! – подначивал Дима. Сам он учился в колледже с углубленным изучением компьютерного программирования.

– Нет, какая мистика. Самая что ни на есть наша православная философия, – было видно, подобные споры между дедом и внуком не редки. – У меня общественная нагрузка, – пояснил гостье. – Староста я, да здесь, у нас, церковь Успения Божией Матери. И финансы приходиться считать. Ремонт затеяли, – в его мыслях о насущном где-то далеко лучилась лампадка, озаряя улыбку тихим светом. Антонида Марковна подливала чай в купеческие бокалы, предлагала отведать пироги с одной, с другой начинкой… А еще самого разнообразного варенья сколько!

Рассказы краеведа тягучи и плавны, даже показалось, вот сейчас вынесет откуда-нибудь старенький фильмоскоп, зарядит пленку, погасит свет и, наведя луч на стену, они будут неторопливо прокручивать ярко раскрашенные кадры. С глубоко-синим небом, пронизанным золотыми маковками; стенами, сберегающими память от распада; крестами, где сошлась горизонталь пережитой истории от черного ужаса – до вертикали торжества и славы. Читать подписи к картинкам, от одной к другой, тихо погружаться до самого дна прежних тенистых улочек с купеческими кудряшками каменных кружев, красноватой горечью кирпичной кладки, возноситься взглядом до куполов – сверху, от золоченых крестов, представив, разглядев другой, туманный город под накинутой сетью нынешней, напряженно пульсирующей жизни.

Ну, староста… а больше, точно, похож на рыбака, что вернулся под вечер с опасного лова и от нескольких кружек горячего чая согревающийся, чувствующий, как отступает в мышцах усталость от борьбы с зыбкой пучиной.

– У нас сегодня… опять женщину одну нечестивый обуял, – взгляд Петра Алексеевича сосредоточен, он ловил в потоке воспоминаний об ушедшем дне бьющуюся рыбину произошедшего события. – Я уже видел как-то… раз или два… но всегда, когда своими глазами, не по себе становится, честное слово.

– Это чужой, что ли? Ну, чужой в нее вселился, да? – Дима подмигнул (что, мол, с этим дедом поделаешь), не переставая с аппетитом уписывать треугольник капустной начинки под румяной поджаристой корочкой.

– У них там, в зарубежных фильмах, может, и чужой. А у нас – рогатый и есть, прости Господи, не к вечеру будет помянут. Одна женщина стояла, уже служба к концу, все хорошо было. А тут лицо у нее напряглось, коричневатыми буграми пошло, изнутри выпирают. И голос изменился, утробный рык нечеловечий. Но наш батюшка их не боится, сам не слабого телосложения. Они же почему-то ведь знают, должно быть, а именно к нему так прямо и прут. Та закатилась, волчком крутится… «Это же Витька-щербатый! Витька с нашей улицы, – кричит на батюшку. – Витька, ненавижу тебя! Дураки, что вы его слушаете?» И он дал ей просвирку, а она держать не может, руки ей жжет. Ну, потом надоело ему это, как приложил Библией по лбу со всего маху! Перекрестил ее, святым маслицем помазал. Женщина пришла в себя, ничего не помнит, благодарит его.

– Значит, в нее глюк попал, – по-своему разъяснил Дима. – Человек, ведь это глючащая система, как и любая другая. Вот этот поп и переустановил ее. А что же ты раньше, дед, – внук усмехнулся, – в людей со своим скальпелем лез? Как дал бы серебряным крестом в лоб, водичкой побрызгал, все бы и прошло!

– Раньше… тогда я своим делом занимался и, между прочем, неплохо. Греха на мне нет, кроме одного, безверия. – Для пожилого человека, было видно, это серьезная тема, он не собирается походя касаться этого. Но говорил, скорее, больше для нее, гостьи. – Хотя, и такое бывало… сам не знаешь, откуда молитва приходит. Слова вот как будто все пред тобой отпечатаны. Только глянешь куда-то внутренним взором на мгновение… а жизнь-то человеческая перед тобой, сосудик один.