Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

Была в самом центре, среди всех. И преобразилась. И присела, и подпрыгнула, и свела и развела руки, и ударила себя по бедрам. Дикие песни моего народа! Так-так-так, внимание! – громко хлопнула в ладоши. Зазвучали шаманские бубны, послышалось горловое пение, вступили барабаны – стук сердец, страстные вздохи, колеблющие вечер стоны. Трещотки, колокольчики, флейты.

Все превратились в единое существо. Взмахнула рукой – поднялась и опала волна… кивнула головой – узор тут же сменился… Повела, завьюжила, втянула в хоровод. Не спряталась, не убежала, не застыла в ступоре у стенки, как перед расстрелом. В завихряющиеся потоки к ним влились, присоединились, тихо скользнули девушки из сада в голубых бальных платьях – стало тесно. Движения размешивали терпкий настой запахов, восклицаний, быстрых взглядов, откинутых челок со лба. Накатили грозовые тучи, просквозил плазменный кий. Обрушилось сонмище голенастых кузнечиков… Все вращались, раскинув руки часовыми стрелками; волосы насыщались блеском, черные извивающиеся пряди, как тысяча тропинок – вели в заколдованный лес. Вознеслось ритуальное песнопение с зашифрованным тайным значением.

Только ей известен его смысл.

Часть вторая

[Химу]

И порешат девчушки извести его. Для этого развести огонь побольше, вскипятить чугун, подтащить каменного мальчика и, когда котел раскалится, опрокинуть ему на голову. А там бежать со всех ног, авось спасутся! Так и сделали. Огонь полыхает, чугунок кипит, они вынесли его, посадили рядом. «Что это вы делаете, милые сестрицы?» – забеспокоился; видит, дело неладно. «Мы еду для тебя варим. Скоро будет готово», – ответили. А тут как раз и подошло… Изловчившись, опрокинули на него чугунок, насадили на башку – бросились наутек! Тогда он заорал страшным голосом. Невыносимая боль ослепила его, чугунный раскаленный обруч сдавил виски. С такой силой он мотал головой… что где-то пробил брешь в реальном мире и так, с ужасающим воплем, с померкнувшим светом в глазах, прорвался сюда.

Эта боль прогрызла висок, проточила в мозгу сквозные дыры. Воющий гул сверлил темя, и наступал предел, пульсирующая красная мгла перед тем, как в голове все взорвется, перемешается с осколками льда, звездами, искрами… кусками, кажется, разлетающегося черепа! Химу бежал, падал, полз вверх по ледниковому языку, распластавшемуся меж скальных останцев, похожих на черные драконьи зубы. Волочил за собой ставший бесполезным карабин. Белизна сверкающего снега становилась невыносимой по контрасту с густой тенью железной птицы… тень накрыла его! Зависла с воем и грохотом, расплевывая нити ядовитой слюны. Все вокруг защелкало, затренькало, засвистало

да это русские соловьи

нет, откуда им взяться? Это падают на него вертолеты. В высоко выводимых руладах хотел распознать (это надо успеть обязательно), в чем разница трелей? Вот и почин, и клыканье, и пленьканье. А вот и лешева дудка … э, как выводит! Пошел кукушкин перелет. Звучит водопойная россыпь. И пульсирующая красная мгла… А ведь он знает, да! Об этом ему рассказал один человек, сторож в бывшем санатории, разоренном войной. Химу в нем отлеживался, залечивал раненое колено. Сторож, знаток соловьиного пения, научил любить искусство маленьких певцов. Серых. Незаметных. Свинцовых…

Конечно, кто их увидит, это же пули!

Вот один остывающий комочек устраивается в ноге, сейчас запоет невыносимой болью среди его мышц и артерий. Пуля попала в бедро. Химу бросило на камни.