Космонавты живут на Земле

Алексей вскочил, зажег свет и заходил по комнате. Ему было тоскливо среди вещей, хранивших на себе прикосновения Комкова, согретых теплом его рук, расставленных в том порядке, в каком он любил. Виски трещали от боли.

— Василий, прости! — прошептал Алеша.

«Нечего сказать, хорошо же ты начал свою летную службу! — казнил он себя. — А в чем, собственно говоря, твоя вина? — возник в его сознании другой, уверенный голос. — Что, собственно, произошло? Твой однополчанин, еще не успевший даже стать тебе другом, доверчиво открыл душу. Он поставил тебя в известность, что не хотел бы летать на истребителях этого типа, что его тянет назад, к МИГам, что на новых машинах он устает и уходит на полеты расслабленным. Ты посоветовал ему отказаться от очередного полета и был им же за это высмеян. Мог ли ты после всего этого, вопреки согласию Василия идти к командиру полка и настаивать, чтобы его исключили из плановой таблицы, доказать, что этот человек, совершенно здоровый физически, не должен лететь? Что бы сказал о тебе тот же майор Климов, замполит Жохов, сам Комков? Они бы посчитали твое заявление наивным и несерьезным. Где же правда? Виноват я или нет?»

За окном серый рассвет. Мелкий неожиданный дождик прибивает тугими брызгами травку, а на обгоревших обломках разбившегося самолета капли дождя как следы. Мрачно молчит аэродром. В штабе полковник Ефимков перечитывает коротенькое донесение на имя командующего:

«В ночь на 7 июля 1961 года во время полетов на отработку перехвата воздушных целей старший лейтенант Комков В. В. с высоты двенадцать тысяч метров передал о появлении тряски в самолете. Через три минуты сообщил, что ему плохо. На этом связь с летчиком прекратилась. Самолет упал на восточной окраине аэродрома и взорвался. Старший летчик Комков В. В. погиб. Причина катастрофы: потеря летчиком сознания. Мною отдан приказ о проведении тщательного расследования».

* * *

Еще не было и семи утра, когда побледневший и осунувшийся лейтенант Горелов остановился возле знакомой ему, обитой кожей двери с дощечкой: «Командир дивизии». Нет, у молодого летчика не дрожали коленки перед предстоящей встречей. Спокойно и уверенно толкнул он дверь.

Незнакомый лейтенант, дежуривший в приемной комдива, вопросительно поглядел на Алексея:

— Я вас слушаю.

— Мне надо видеть командира дивизии.

— Вас он вызывал?

— Нет, но у меня серьезное дело.

— Полковник занят в связи со вчерашним. Вы же знаете.

— Знаю. Я тоже в связи со вчерашним.

Дежурный пожал плечами и скрылся за дверью кабинета. Возвратился он очень скоро, почти тут же, и развел руками.

— Должен вас огорчить. Сказал: «Я в курсе, но принять сейчас не могу».

С низко опущенной головой поплелся Горелов в гостиницу. Что же делать, если полковник Ефимков, знавший его на протяжении двух лет, даже видеть его сейчас не хочет? Значит, слишком велика его вина.

Приближалось время завтрака, но Алеше и думать было противно о еде. Ощущая слабость, поднялся он к себе на третий этаж, не раздеваясь, лег. С фотографии, стоящей на столе, на него укоризненно глядел военный летчик со шпалой в петлицах и, казалось, говорил: «Не уберег. Как же ты это? А?»

— Да не мог же я. Честное слово, ничего больше не мог сделать, — прошептал Алексей, чувствуя звон в висках и сухость во рту.

Как он заснул — не смог бы сказать. Видимо, сон был хрупок, как и у всякого возбужденного человека. Гулких шагов по коридору Алеша не услыхал. Но когда еле-еле скрипнула дверь, вскочил и замер от удивления. Чуть пригибаясь в дверях, в комнату вошел полковник Ефимков. Снял с головы фуражку, обнажив на лбу дорожку бисерного пота, глазами поискал на столе место, куда бы ее положить. Мохнатые, с проседью брови его сомкнулись над переносицей, отчего озабоченность на загорелом лице комдива проступила еще больше. Подвинув к себе стул, Ефимков сел.

— Ну, здравствуй, — спокойно произнес он, оглядывая Горелова. — Чего ж это ты на кровать в брюках да еще обутым взгромоздился? Я, кажется, не этому тебя обучал. Конец света, что ли, пришел?

— Кошки на сердце скребут, товарищ полковник.

— Кошек гони, — мрачно изрек Кузьма Петрович, — конца света тоже не предвижу. А ну-ка, дай лоб. Что-то ты мне не нравишься, парняга. — Он положил тяжелую ладонь на лоб лейтенанту, потом потрогал его щеки. — Так и есть. Градусов тридцать девять, не меньше. Небось южную лихорадку подцепил, да и нервишки сдали. Врача к тебе пришлю, чтобы все на уровне было. Ну а теперь рассказывай, зачем ко мне в кабинет ломился?

Горелов сел на койку и откровенно поведал комдиву о своих мучениях. Ефимков невесело покачал головой.

— Полагается в авиации по закону, установленному самой жизнью: если чувствуешь, что не готов к полету, заяви об этом и от полета откажись. Если знаешь, что твой товарищ не готов к полету, тоже скажи об этом командиру.

— А я вот не сказал, — признался Горелов.

— Юридически к тебе нельзя предъявить никаких претензий. А вот с точки зрения человеческой совести...

— Надо меня судить, — перебил комдива Алеша, но полковник, поморщившись, мотнул головой.