Космонавты живут на Земле

Когда его старый друг появился на пороге кабинета, Кузьма Петрович важно расхаживал вокруг стола и дымил трубкой. Он был явно доволен.

— Десять человеческих судеб на моем столе, — похвалился он. — Ты как, сначала обзором фотографий и личных дел удовлетворишься или тебе сразу оригиналы представить?

— Экий ты скоропалительный, — усмехнулся генерал, — с оригиналами повремени. Предоставь мне свободную комнату и время.

— Оставайся в моем кабинете. Я на аэродром ухожу. — Кузьма Петрович снял с вешалки меховую куртку и потянулся за папахой. — Тебе на эту операцию часа хватит?

— Боюсь, побольше уйдет, — покачал головой Мочалов, — два, не меньше.

— Работай два. В десять я к тебе наведаюсь.

И ровно в десять, переделав целую кучу разных дел, побывав на занятиях, в дежурном звене, на самолетных стоянках, весь раскрасневшийся от морозного солнца, Кузьма Петрович возвратился к себе в кабинет. Мочалов сидел за столом, молча постукивая пальцами по стеклу. Серые его глаза были озабоченными, брови хмурились. Большая стопка личных дел лежала в стороне, и только два — перед ним. На верхнем Ефимков прочел фамилию Горышина.

— Ну что, Сережа? — трубным голосом спросил комдив. — Отобрал кандидатов для беседы?

Мочалов отрицательно покачал головой и ладонью отбросил свисавшие на лоб пряди седеющих волос.

— Нет, Кузьма. Лишь два человека меня заинтересовали из всех представленных: Горышин и Савушкин.

— Как, только два? — удивился комдив. — А остальные? Например, Иванов, командир отличного звена, а Лабриченко, наш снайпер?..

— Так-то оно так, — спокойно согласился генерал. — Я не отнимаю у твоих подчиненных их заслуг. Но пойми, дорогой, очень жестким критерием мне приходится руководствоваться. Восемь из них уже не подходят по двум показателям: рост и вес. Два личных дела я пока задержал. Но, понимаешь, Кузьма, хотелось бы более колоритного парня. Чтобы и летная биография была у него поинтереснее, и сам он физически посильнее выглядел, чем эти, и к космонавтике бы тянулся.

— Кого же тебе еще порекомендовать? — задумался Ефимков и сел на просторный дерматиновый диван. — Есть тут у нас еще один парнишка, да лично я не хотел бы его отпускать. Вот у него так и в самом деле тяготение к космонавтике. Года два назад Гагарин проезжал через его родной город. Так этот парнишка с пакетом к нему пробивался. А в пакете просьба: «Возьмите меня в космонавты, это мое призвание». У нас в дивизии ребята зубастые, Космонавтом его так и прозвали.

— За этот самый случай? — равнодушно спросил генерал.

— Нет, за другое — за то, что он ночью вместо самолета-цели за звездой погнался.

Глаза Мочалова так и брызнули смехом. — Это любопытно. А летает он сносно?

— На уровне. Самолет у него в воздухе задымил как-то. Не растерялся парень. Посадил на летное поле. Звание досрочно получил за это от самого маршала.

— А физически как?

— Так ведь жарища во время пожара в кабине, я полагаю, адская была. В обморок не падал. Из самолета на своих ногах вышел, маршалу все чин по чину доложил...

— Смотри какой, — одобрительно кивнул Мочалов. — А еще какие за ним доблести водятся?

— Ты меня, Сережа, будто корреспондент какой расспрашиваешь, — нервно улыбнулся Ефимков, смутно почувствовавший, что Гореловым его друг заинтересовался всерьез. — Больше за ним доблестей вроде никаких. Разве только что живописью увлекается. Знаешь, если бы не авиация, из него профессиональный художник мог получиться. Он у нас домик дежурного звена так разукрасил. Что ни стена — то картина.

Мочалов положил в общую кипу и те два личных дела, которые поначалу лежали отдельно.

— Слушай, друже, ты меня окончательно заинтриговал. Покажи мне эту роспись.

— Поехали, — без особого энтузиазма согласился Ефимков.

Что-то сковывало теперь его речь. Казалось, он был бы не прочь избежать дальнейших расспросов. Мочалов это понял и стал еще настойчивее.

Комдив, кряхтя, уселся за руль и сам погнал «Волгу» через аэродром по скользкой от гололеда дороге к дежурному домику. В пути был мрачен и почти, не вынимал изо рта потухшую трубку. Когда командир отдыхающей дежурной пары, завидев генеральские погоны, бросился было докладывать, он за Мочалова сделал резкий нетерпеливый жест, означавший: отставить.

Войдя в домик, Сергей Степанович огляделся по сторонам. Копии веселых охотников на привале и запорожцев вызвали на его губах усмешку, но эта усмешка исчезла, когда он увидел на третьей стене картину будничного лётного дня, где с точностью была выписана не только каждая фигура, но и трава, пригнувшаяся от могучего дыхания двигателей, и ромашка в руке у одного из летчиков, наблюдавших с земли за взлетом реактивных машин. А устремившаяся к звездам ракета, оставившая за собой огненный след, еще больше понравилась генералу.

— Как его фамилия?

— Старший лейтенант Алексей Горелов.

— Я что-то не припоминаю его личного дела в той кипе.

— Не было его там, — невесело сказал Ефимков, когда они вышли, — да и зачем стал бы я его рекомендовать? Парень как парень. Ничем не лучше тех десяти.