Космополит

Только тут я заметил над воротами дружелюбную дворнягу с застенчивой улыбкой. Присобаченные известкой крылья указывали на геральдическое происхождение зверя, мирно воплощавшего мечту просветителей.

— Чтобы смирить природу, — сказал гид, — надо научить ее читать.

— И голосовать.

— Именно. Венецианская республика прожила тысячу лет, чего уже не скажешь ни об Афинах, ни об Америке. А все потому, что лев с книгой — это и есть цивилизация.

— Тогда лев в очках — культура.

— Это когда ничего другого не осталось.

«Чтобы быть счастливым, — писал состарившийся Казанова, — довольно хорошей библиотеки». Кроме мемуаров, он оставил нам энциклопедию сыров и труд об удвоении куба. Однако его превзошел соотечественник, опубликовавший в Венеции бестселлер «Учение Ньютона для женщин».

— Надо быть кретином, — вежливо сказал Умберто Эко, — чтобы провести в Венеции больше двух дней. Там же нет ни одного дерева.

Спорить со знаменитостью у меня не хватило наглости еще и потому, что я испортил ему настроение, угостив щами. Откуда мне было знать, что, женившись на немке, писатель невзлюбил квашеную капусту.

Надо, однако, признать, что мне уже приходилось, сидя за столом, сталкиваться с латинским темпераментом, когда мы жили в Риме и собирались в Америку. Подружившись с соседом, я позвал его на гречневую кашу, контрабандой вывезенную с родины. Впервые попробовав это блюдо, итальянец схватил кастрюлю и опорожнил ее в унитаз.

— Ни одно разумное существо, — придя в себя, объяснил он, — не должно есть такую гадость.

— И он бесспорно прав, — выслушав меня, сказала венецианская славистка, преподававшая здешним студентам «Ночной дозор» и прочую классику. — Что касается Умберто Эко, то у нас принято бранить Венецию, как у вас — Диснейленд.

— Не вижу сходства.

— Китч вроде венецианской люстры. Безнаказанно ее можно повесить только в Венеции.

— Ну да. В ковбойских сапогах можно ходить только в Техасе.

— И только Бушу.

— Но вы ж тут живете?

— Зимой. Это не настоящий город. По вечерам горит одно окно из ста. Дворцы сдуру скупили американцы и держат пустыми. Тут и школ почти не осталось, даже кинотеатра нет. У нас ничего не строили с восемнадцатого века. Венеция — аппендикс истории. Как говорил Паунд, «шелковые лохмотья».

— За это мы ее и любим.

— Еще бы не любить, — неожиданно быстро согласилась собеседница и указала на лавку гондольеров. На витрине лежало все необходимое: золотые флажки со львом, канотье, тельняшки, презервативы. — Вы же знаете, каждый гондольер — поэт, певец и сводник.

Мы не знали, но голос понизили, узнав родную речь. Присматриваясь к приезжим, я сунулся за дамой в магазин. Продавщица участливо, как в разговорнике, обратилась к вошедшей:

— Вы говорите по-немецки? Французски? Английски?

— Нет, — взвесив, ответила женщина по-русски.

— Вот и хорошо, я сама с Молдавии.

— Даки, — с умилением вспомнил я любимую книгу школьных лет «История СССР с глубокой древности», — не зря у них гостил Овидий.

Ночью выпал туман, и в лагуне отменили навигацию. До вокзала добрались на водном такси. С катера даже в самых узких каналах не видно было домов. Венеция исчезла, как женщина под одеялом. Но я знал, что она там есть, и жадно смотрел в мокрую тьму, не желая расставаться.

Конфетти

Тосканские псы

У ворот нас встретили две собаки, размером с баскервильских. Овчарка здоровалась молча, но волкодав повизгивал от удовольствия. Подняв тяжелую голову, он, вздыхая от полноты чувств, требовал угощения, овчарка его ждала и брезговала хлебом без салями.

Занятые знакомством, мы не сразу заметили Мэгги. На своих коротких кривых ногах она не поспевала за взрослыми собаками, но, достигнув цели, бесцеремонно их растолкала и рухнула на траву, подставив живот. Даже в этом избалованном зверинце она была примадонной. Другие псы охотились на зайцев, эта — на трюфели. Одни собаки к ним равнодушны, другие их любят, но только специально подготовленные звери согласны делиться грибами с хозяевами. Юная Мэгги уже знала, где рыть, но еще для себя. Через семь месяцев ее отправят в монастырскую школу, где учат самоотверженности и отказу от мирских благ, включая трюфели, особенно белые, дорогие, как икра, и редкие, как целомудрие. Мартовского урожая они слабоваты. Зато к ноябрю трюфели набирают такого аромата, что всего несколько стружек на тарелку толстых тосканских макарон придают блюду острый запах, который можно назвать чесночным, но только от беспомощности.

Монастырь, куда отправится Мэгги, располагался под горой. Непомерные стены венчал романский свод, круглый, словно распиленная бочка. Внутри не было ничего лишнего. Собственно, необходимого тоже не было, ибо крест алтаря прятала красная ткань — в память о Страстной пятнице. Эстетический аскетизм обнажал принцип — и архитектурный, и жизненный. За тысячу лет в монастыре мало что изменилось, ибо нам не нашлось, что предложить.