Космополит

Среди зимы

Если с самолета Нью-Йорк кажется листком под микроскопом, то Исландия — смятой подушкой с такой же белой пуговицей на месте Рейкьявика.

— Какой прогноз? — спросил я у шофера, но он пожал плечами.

— Дождь?

— Да.

— Снег?

— Обязательно.

— Солнце?

— Не без этого.

— Землетрясение? — съязвил я, но он опять махнул головой, и я замолчал, обиженный.

К концу дня, однако, сменилось три времени года, а ночью тряхнуло отель. Шкала Рихтера показала 4.3 балла, и я решил не беспокоиться, узнав, что в среднем на каждые сутки приходится по 20 землетрясений. Хуже, что началась пурга, и местные пересели на велосипеды, чтобы не торчать в пробках. Я не жаловался, но гид меня все равно успокоил:

— Если вам не нравится погода, подождите пятнадцать минут.

— Станет лучше?

— Хуже.

Смирившись, я отправился гулять, следуя не карте, а «Эдде». За улицей Фрейи шел проспект Бальдера, на котором стоял кабачок коварного «Локки» неподалеку от мстителя Тора. Несмотря на божественную топонимику, архитектура казалась скромной и пользовалась рифленым железом: уже не бараки, еще не дома. Церкви напоминали Бергмана: ничего лишнего, да и обязательного немного. Памятники состояли из камней и изображали их. Но все равно Рейкьявик был неотразим, потому что все его улицы доверчиво утыкались в свободное от льдов море. На другой стороне залива высилась трапеция ледяной горы Эсьи. Она играла со столицей в прятки, то и дело скрываясь в безоглядном тумане.

— Англичане, — пристал я к местным, — всегда говорят о погоде, потому что она такая изменчивая. Но по сравнению с исландской британская погода устойчива, как пирамида Хеопса. Почему же вы о ней не говорите?

— Стоит только начать, и ни на что другое не останется времени, поэтому никто не жалуется. Климат зависит от интерпретации. Мороз у нас считается бодрящим, туман — завораживающим, землетрясение — будоражащим, извержение — незабываемым, и купаться можно круглый год. Температура воды всегда одинаковая — плюс десять. Младенцев у нас в любую погоду проветривают на балконе, но только дома, потому что за границей за такое сажают.

Живя на краю света, особенно зимой, когда его так мало, исландцы не преобразовали природу, и оставили ее как есть: пейзаж, не пригодный для жизни. Так, встреченный мною город Гриндавик исчерпывался ледниковым озером и каменной пирамидкой с геральдическим львом. Никто другой не выжил бы на лавовых полях, которые выглядят так, будто землю засадили колючей проволокой, а выросли острые кочки. Пустыня Исландии не подлежит ни освоению, ни охране. Она не кажется вызовом, как Сибирь, или угрозой, как Сахара. Она была сама собой, и человек лепился к ней, словно мох, который сушат и едят — раньше от голода, теперь от пресыщенности.

Небо над холодной пустошью вытворяло что-то фантастическое и напоминало Солярис. Ему вторил гейзер, пускающий пар и струю.

— Оргазм природы, — сказал мой спутник, но сравнение показалось натянутым, потому что к любви эта земля не имеет отношения.

Туман и снег, белый пар, черная лава, бурая трава — все это придает пейзажу абстрактный вид и экзистенциальный характер. Здесь хорошо ставить Беккета.

Будто зная о театре абсурда, на снегу свернулась черная кошка. Судя по ошейнику, ее звали Африка.

Среди исландцев

Исландия размером с Кубу, но живут здесь лучше, дольше и дальше друг от друга, о чем никто не забывает.

— Исландцы, — начал я на банкете давно задуманный тост, — маленький народ…

— Редкий, — вежливо, но твердо поправил меня распорядитель торжеств, — мы лучше всех на душу населения.

Так и есть. Когда делишь триста тысяч на число симфонических оркестров, шахматных гроссмейстеров или королев красоты, исландцы всегда оказываются на первом месте. Даже нобелевских лауреатов по литературе у них столько же, сколько в Китае: один, Халлдор Лакснесс. (Он первым взял себе фамилию. Другие обходятся отчеством. В телефонной книге столько тезок, что она вынуждена описывать абонента с помощью его профессии.) К тому же в Исландии лучший оперный театр — и на душу населения, и просто так. Дивной, космической красоты здание называется «Арфой» и представляет собой не ведомую никому, кроме придумавшего ее математика, геометрическую фигуру. Убранная цветным стеклом, она оправдывает авангардное зодчество в глазах его многочисленных жертв.

Зная, что театр построили в разгар экономического кризиса, я спросил у капельдинера, сколько стоит это чудо.

— Не дороже, чем Нотр-Дам, — ответил он, не скрывая надменности, и я не решился настаивать, помня, чем кончаются распри в сагах.

Сегодня, впрочем, исландцы стали мирными и убийства случаются так редко, что, когда одно все-таки произошло, непривычной полиции пришлось выписывать детектива из Гамбурга. Характерно, что осужденный убийца написал популярную книгу о ловле лосося.