Космопорт 2014 № 12 (13)

Фактор местной культуры может быть даже центральным для сюжета. Посмотрим на уже прошедшие «радикальные преобразования». Реформы Петра I перетряхнули Россию, создали новые промышленные районы, новый стиль жизни, новую культуру. Эти времена и события неизменно интересны россиянам, с какой бы точки зрения их не оценивали. И пока будет существовать государство, о той эпохе продолжат писать романы и снимать фильмы. Но интересны ли они потребителям в других странах? Если описывается очередной проект, то именно эта очерёдность, вторичность и ограничивает восприятие. Тут уже важней становятся не сами описываемые идеи, а насколько хорошо рассказана сама история. Примером тому многочисленные эпопеи с попаданцами, которые реализуют всё те же догоняющие проекты, исправляющие историю России. Уже сейчас ясно, что как только схлынет мода на подобные повороты событий, от всей этой гигантской пирамиды останется лишь несколько книг с типичными и хорошо поданными сюжетами.

В тех местах, где будущее проклюнется, где оно сформируется — состоится именно рождение. Даже если перед нами исторический роман о становлении будущего — об уже прошедшей, состоявшейся научной революции, — впечатление новизны чрезвычайно велико хотя бы потому, что показано, как из архаичных и для нас полузабытых, малоизвестных моментов, из капризов, фанатизма, предрассудков и вороха смешных заблуждений — рождается то, что сейчас воспринимается азбучной истиной. Подобная трансформация — наиболее интересное и ценное, что есть в прогностической фантастике.

«Барочная трилогия» или «Криптономикон» Н. Стивенсона основаны именно на этом эффекте. «Машина различий» Б. Стерлинга и У. Гибсона — научно-техническая революция ХХ-го века, которую переносят в викторианскую Британию. Мы видим рыцарство и пороки тех людей, не родившийся ещё марксизм и умерший луддизм, причудливое сочетание религиозности, жадности и научного прагматизма. Переплетаясь, они дают начало компьютерной эре «на шестерёнках».

Если автор на материале культуры/среды показывает такое рождение будущего, то и среда, которая служила гумусом, уходит в бессмертие. Она становится своего рода «осевым временем», теми годами в начале эпохи, по которым «сверяют часы», пока эпоха длится.

«Нейромант» У. Гибсона на двадцать лет задал для фантастов эпоху: Япония с её фантастическим хайтеком, периферийный Маракеш, усыхающая Европа, пронырливые хакеры, уличные самураи. И, самое главное — единая для мира Сеть. Виртуальность. Только сейчас эта эпоха стала дополняться новыми образами биотехнологической революции, да и то…

Разумеется, можно сказать, что в том же «Нейроманте» присутствует смесь культур. Настоящий фейерверк из уличных предрассудков, корпоративных норм семейной жизни, религиозных практик, литературных традиций. Место действия перемещается по планете и даже переносится в космос. Географическая и культурная привязка «колыбели будущего» с одной стороны размывается, но с другой — очерчиваются контуры той сети городов, или же сайтов, или клубов, в которой это будущее зарождается. Европейская научная революция случилась не только в Баварии или Париже. «Республика учёных» — сеть переписки XVII-го века — включала в себя сотни корреспондентов в десятке стран.

Будущее всегда рождается из мозаики, из коктейля. Главный вопрос в том, входите ли вы в эту мозаику, или нет. Поэтому когда автор с постсоветского пространства начинает рассуждать о будущем, он оказывается на развилке: культурная традиция к которой мы принадлежим (и к которой принадлежит большая часть наших читателей) — она будет для этого будущего внутренней или внешней? Ведь будущее, которое рождается сегодня, прямо сейчас, — оно сосредоточено всего лишь в нескольких очагах мировой цивилизации, а в других местах есть только редкие угольки. И поэтому получается, что если культурная традиция для нашего будущего внешняя, то авторы обречены в той или иной степени подражать творчеству Й. Макдональда, который в последние годы дал очень хорошие образцы сочетания передовой науки и периферийной культуры. Или вспоминать то, как А. Беляев был вынужден описывать те открытия, которые не мог совместить с реалиями СССР 20-х годов. Или повторять ироничные увёртки С. Лема. Но в последних случаях неизбежна своеобразная редукция, упрощённое представление о нравах и обычаях чужого общества.

Ну а если культурная традиция внутренняя, тот тут авторам надо хорошо продумать, как у нас будет рождаться будущее: из научных городков, из сложностей с олигархией и бюрократией, из попыток импортозамещения, или же из больших международных проектов науки, из разнообразных комплексов общества и таких же разнообразных прозрений. Важно твёрдо понимать, что описывать придётся совершенно новую, а не уже состоявшуюся эпоху вроде «мира полдня» А. и Б. Стругацких.