Космопорт, 2015 № 01 (14)

— Присаживайтесь, присаживайтесь, — повторил он, — вчера я побывал на вашей выставке и хочу выразить вам глубочайшие поздравления! Вы написали потрясающие картины!

Тут я почувствовал, что земля уходит из под ног, и потерял сознание.

Когда очнулся, кенгуру к моему ужасу, всё ещё был в квартире. Он стоял у кухонной плиты и жарил на сковородке яичницу.

— У каждой учёной воро-оны должно быть своё-о гнездо, — напевал он.

Должно быть, кенгуру услышал мои шаги и, обернувшись, сказал.

— Неправда ли у меня довольно-таки неплохой баритон?

— Правда, — сказал я, стараясь не упасть в обморок.

Кенгуру тем временем ловко подбросил деревянной лопаткой яичницу в воздух, она развернулась на триста шестьдесят градусов и снова приземлилась на сковородку.

— Предлагаю перейти на «ты».

Я молчал, пытаясь понять, почему после выпитого виски мне явились не черти, а кенгуру.

— С едой у тебя, конечно, туго. Кроме яиц ничего не нашёл. Ну, да ладно! Съедим что есть. Хотя, признаюсь по совести, избалованный успехом, я привык завтракать креветками и икрой.

— Разве кенгуру едят икру? — удивился я.

— А разве они разговаривают?

Его карие глаза источали удивительно-живой ум. Бесспорно, это были самые умные глаза, которые мне когда-либо доводилось видеть.

— Нет. Не разговаривают.

— Ну, значит, я необычный кенгуру. Тебе в какую тарелку накладывать? Я лично предпочитаю вон ту, синюю.

— Что вам от меня надо?

— Я хотел выразить восхищение твоими картинами.

Тут мне пришла страшная мысль, что кенгуру всего лишь плод моего воображения, галлюцинация, возникшая из-за нервного срыва.

— Ты нарисовал отличные картины, — сказал кенгуру, ставя на стол две тарелки и усаживаясь за одну из них.

— Чепуха. Их разгромили. Критика от них камня на камне не оставила.

— Мало ли! Критика всегда так поступает. Вспомни Сальвадора Дали. Разве о нём не говорили, что он представитель дегенеративного искусства? А Пикассо? Думаешь, ему не доставалось?

Кенгуру взял вилку и принялся есть яичницу.

— Всё это довольно мало меня утешает, — сказал я. — Денег почти нет. Картины никто не покупает. Признания никакого. Наверное, пора завязывать с живописью и заняться чем-нибудь более прибыльным и спокойным, выучиться, например, на менеджера или юриста.

Кенгуру от возмущения даже вилку на стол положил.

— Ты что такое говоришь?!! Ни в коем случае! Судя по твоим последним картинам, ты как раз приблизился к уровню настоящего мастерства. И теперь всё бросить и стать менеджером? Не позволю!

— Мастерства… как же… И вообще, откуда вы знаете о моих картинах? Вы что, следили за мной?

— Следил. Начиная с того момента, как увидел твою картину «Утюг». Уже тогда я понял, что ты способен на многое.

Это была первая картина, которую я написал в жанре абстракции и которой в своё время очень гордился.

— В «Утюге», — сказал кенгуру, — ты сумел затронуть очень важные грани. А твои последние картины, как я тебе уже говорил, вообще выше всяких похвал.

— И, тем не менее, их разгромили. Вам надо было придти раньше, теперь я уже дал себе слово бросить живопись.

— Ты не можешь этого сделать, — покачал головой кенгуру.

— Вам легко говорить, а вот побыли бы вы в моей шкуре!

— А я и был в твоей шкуре!

— В смысле?

— Я тоже был неизвестным художником-новатором до того, как мои картины признали и о моей живописи заговорили. Теперь я известен, но прежде чем это случилось, пришлось через многое пройти.

Кенгуру опять достал трубку и закурил.

— Я прибыл к тебе именно за тем, чтобы поддержать в трудную минуту. Пойми, искусство развивается только благодаря борьбе таких как я и ты. Талантливые кенгуру и талантливые люди должны каждым своим произведением бороться с закостеневшей в штампах обывательской массой и охамевшей критикой, берущейся судить чужие творения. Настоящий художник не должен никого слушать, он должен писать так, как подсказывает ему внутреннее чутьё. Только таким бывает настоящее творчество. Только такое творчество рождает искусство.

— Не знаю, — ноги перестали меня держать, и я сел на стул. — Всё-таки, хочется, чтобы кому-то нравилось то, что я делаю. Пусть не признания, но хотя бы какого-то понимания, вот чего я хочу.

— Я тебя понимаю, — сказал кенгуру.

— Это, конечно, радует, но всё-таки больше я ничего и никогда рисовать не стану.

— Тогда ты позволишь им победить.

— Кому?

— Обывателям, которых бесит всё, что не вписывается в их ограниченное восприятие мира. Критикам, которые считают, что имеют право топить в грязи чужие произведения.

Его карие глаза смотрели строго, но сочувственно. Я не смог вынести этого взгляда и отвернулся.

— Чего ты от меня хочешь?

— Нарисуй ещё одну картину.

— Нет.

— Только одну. Портрет к примеру. Для меня. Портрет для кенгуру. Что скажешь?

— Не знаю. Портретов я давно уже не писал…

— Напиши что-нибудь в стиле «Головы-сливы».

Я замер потрясённый. Картина «Голова-слива» была первой моей работой, написанной в жанре портрета. Я очень любил эту картину, но её судьба сложилась весьма печально — когда соседи затопили мою квартиру, картина размокла, и краски слились в кляксу.