Покрытой льдом, запечатлелось горе,
Как судорога, взявшая в полон
Людское и Балтическое море?
Тот миг был этим горем напоён…
Мойка: Я помню…
Хоть за множеством событий
Слабеет память. Волны унесли
Былые краски, запахи и нити,
Соединяющие Гения Земли
С моей основой, бывшей в эти годы
Мощнее, чище, глубже и ясней.
Но помню день, когда дитя свободы
Всходил под эти каменные своды, –
Наш Пушкин, в стих вина налей!
ПУШКИН:
Я слышу, Мойка! Крепости бокала
Сегодня не хватает также мне.
Вина любви и раньше не хватало.
А ныне и подавно в жизни мало.
Но дело, дорогая, не в вине.
Нам часто память годы застилают.
Твоя струя, на коей горький час
Моей судьбы давно уже угас,
В морях средь льдов мой опыт повторяет.
Но время снова говорит о нас.
195
Мойка:
О, Пушкин, Ты откликнулся! Отныне
Я буду верить, что Поэт живёт.
Парит Его лазурный звездолёт
Над этой серо-каменной пустыней.
Я на вопрос Свирели отвечаю:
Мне день тот траурный страшнее всех смертей.
С тех пор живу, мелея и дичая.
Я нынче прежней Мойки только тень.
Во мне печаль прощания с Поэтом.
Во мне стенанья, горький крик орла,
Упавшего во мрак с вершины лета,
Сражённого свирепостью ствола.
Кто знал, как колебалась я от горя,
Как я рвалась из ледяных оков
Войти в тот дом и, с диким роком споря,
Излить на эти раны нежность моря
И силу этих стылых берегов!
Как я болела, как меня ломало,
Как было мне, мой друг, не по себе,
Как я рвала седое покрывало
Январских вод. И как мне было мало
Мгновений, где о горестях, бывало,
На время сердце Мойки забывало.
Но, приникая к Пушкинской судьбе,
Оно себя на части разрывало!
Живое, да, представьте, что живое,
Живое сердце маленькой реки.
Об этом знали мы с Тобою двое,
Мой Пушкин, только мы с Тобою.
О том не знают только дураки.
Кто не страдал в те годы? Кто не плакал?
Мне это имя, друг мой, назови!
Кто не страдал? – Лишь только враг Природы,
России, веры, света и любви!
Я помню, как прощались мы с Поэтом,
И плач Никиты, и последний час,
Когда Ты на руках любви угас,
Мой Пушкин… Нелегко сказать об этом!
ПУШКИН:
Не говори! Пусть скажет нам молчанье.
Оно красноречивее всего
Порой расскажет о любом прощанье,
Не раздавая грусть и обещанья,
Не утешая никого.
Мойка:
Живу все годы лишь одной надеждой,
196
Что ты опять со мной заговоришь,
Порвав строкою мертвенную тишь
Моей холодной ледяной одежды.
И вот я снова слышу голос милый!
Мой Пушкин, я сбираю снова силы
И мчу навстречу другу моему.
Я как невеста в свадебном убранстве,
Все двести пребываю в постоянстве
И берегу тот Пушкинский портрет,
Где, с другом опершись на парапет,
Ведёт мой Пушкин мирную беседу.
Мой Пушкин, я к Тебе, мой друг, заеду,
Чтоб обратиться к Богу Самому!
ПУШКИН:
Я здесь, я не лукавлю, как однажды
Царь Пётр сказал, роняя воск свечи.
Свеча России зажжена. И дважды
Её не уничтожат палачи.
Нам не страшны Дантесы и Малюты.
Мой дом не уничтожит сатана.
Ему осталось жить почти минуты,
Ну не минутки – сутки. Пусть – не сутки,
Пусть годы. Что для вечности одна,
Две пары лет? Иль два десятилетья?
Он отключён от вечности… Вина
Прошу подать в бокале Поднебесья!
Мы оросим вином любви ту песню,
Которая забыта на повети.
Как говорит Серёжа, с вами, дети.
Мы за бессмертье выпьем штоф до дна!
Резвись и пой, любимая речушка!
Раздайся половодьем до Невы,
Где, может быть, бывали, други, вы,
И где моя кудряшка-завитушка
Касалась вечной мудрости совы.
Мойка:
Мой Пушкин! Я опять Тебя венчаю
С короной Питера – дворцовою красой.
О, Пушкин, утоли мои печали,
Приди зарёй. Её не раз встречали
Мы вместе и недаром замечали
Людскую боль и этой жизни соль.
Тебя я вижу, мой Поэт любимый,
Как рядом с Медным Всадником паришь,
С Невою чутким сердцем говоришь,
И жаждою любви неодолимой
Твой полон взор. И никакой Париж
Тебя не пронесёт России мимо.
197
В свой Летний Сад заглядываешь летом.
Здесь боги ожидают мудреца –
В унылости и бледности лица
Их мрамор дожидается конца
Лишь своего, конечно, а не Света.
На Невском часто вижу вас вдвоём
С Онегиным. Крепка как прежде дружба.
Поэзия – всё та же, друг мой, служба
И занимает прежний окаём
От Охты до Васильевских проспектов.
И вновь Нева, опять её гранит.
Он от потери памяти хранит,
Как некий храм Божественное НЕЧТО.
ПУШКИН:
Нет слов, чтоб выразить парение мечты,
Где в образе богов дела и лица слиты.
Букет увял. Горшки давно разбиты.
Но вечный образ юной Аэлиты
Вдруг мне напоминаешь нынче ты.
Да, да, я это говорю – твой Пушкин.
Я жив в Поэзии, и в яви, и в мечте.
Лишь смерть противоречит красоте.
Но силы у неё уже не те,
Поскольку жизнь резвится на опушке.
Опушка времени. Ей окольцован Мир.
Ей боги повинуются и люди.
Любовь моя – на поднебесном блюде,
Подобная Петрарке и Неруде,
Провозглашающим любви вселенский пир!
И я средь пира – ваш Поэт, о чуде
Мечтающий. Пусть день Поэта труден!
Ваш Пушкин. Вы согласны? – Ваш кумир.
А. С. ПУШКИН.
Автограф точен. Мной удостоверен.
Я – Сердца Пушкинского вещий звук.
Мой звон касается его астральных рук.
И лук натянут – Серафима лук.
И каждый слог родному сердцу верен