Космос

Наблюдал сам-то я этой весной хвалёный среднерусский разлив. Сидел целый день у некоего озера, нюхал себе героин, чуть не плакал от счастья и гладил местную собачку Дружка, трепал ему там за ушкОм и т. д.

Потом очень многочасовой сон в деревенском доме, в котором три года назад еще только мечтал об особе одной, столь много впоследствии шуму наделавшей в моей невнятной судьбе.

Перед сном опять героин. Героин и стихи, конечно, только изредка отрываясь от строчек и глядя в окошко, на озеро.

И так я прибился: героин, стихи, героин, стихи, героин, сон, героин, сон, стихи, героин, сон, стихи, стихи, героин, сон, героин, что из дома три дня я не выходил.

Выхожу на четвертый — глядь, — озера-то и нет. Да и откуда там ему быть, вспоминаю я свое первое посещенье этих мест трехгодичной давности. Понял тут, что такое разлив…

Кончился героин. Поехал в Москву. Там держался, а потом сорвался опять; не мог спокойно работать аранжировщиком; все думал, главное, перед приездом выше уже указанной особы успеть соскочить, да нет, не успел. Тут все и кончилось.

Я в больницу попал. Вышел и постепенно вроде бы слез.

Дома снова за книги, которые так себя любят, меня, друг друга! Но до сих пор все никак не найду, на какой же страничке-то жилка бъётся…

Вот загадка какая.

XIII

Маришенька пригласила (ненароком-белОбоком) как-то Наташу в гости, и хочет её погубить. Та тупится в смятении в пол. Не находит слов. Подозревает дурную свою головУ.

М. же изображает радость. Не напрыгивает чуть на подругу. Та замечает графин с зеленоватой водой на столе. Вопрос: «Не это ли море?»

Маришенька все болье походит на свою букву «М». Начинает первая плесть ярмо. Говорит: «Поедем, Наташа, кататься на буйволах в дикое поле!»

Та подозревает беду. Отказаться — не та ситуация вроде. Собираются. Едут. Запрягают быков. «Это ли буйволы?» — истерично вопрошает Наташа. «Нет», — Маришенька отвечает. Буйволы, как оказывается, подойдут к девяти часам к Сиреневой Башне.

«Это что за образ такой?» — вопрошает опять Наташа, крутя на груди у подруги. «Образ богородицы нашей, вечнодевственной чисто девы Марии», — ответ маришеньки, не дрогает ни один мускул на лице искуссительницы Маришки.

«Едут! Едут!» — зазвенели вдалеке бубенцы, раздались крики шестерых мужиков. «Буйволы едут!»

«Ты первая садись в колесницу, а я за тобою следом!» — попыталась распорядиться Маришенька и, не скрывая, казалось, никаких враждебных намерений, показывая тем самым, как ей казалось, что таковых у нее и нет.

«Нет уж, Маришенька!» — ответствовала потупИвшаяся Наташа, — «я поеду в одной коляске с тобой! Буйволы ли нас понесут, кони ли или на носилках понесут с поля боя соодаты, я еду к тебе на квартиру, немедля, прямо сейчас!» — настаивала Наташа.

Когда же войдёно было в подъёзд, она впервые обратила внимание на огромную оловянную буйволову седмицу, обрамвлявшую косяк марининой двери…

Левый глаз ея был испещрен какими-то таинственными письменами, а правый весьма походил на подгнившее зеленое яблоко с черенком, торчавшим прямо наружу.

Наташа осторожно сняла пальто и с ничуть не меньшей осторожностью повесила его на ось колесницы, по-прежнему силясь понять, где же кончается дикое поле и начинается квартира Маришеньки.

«Да?» — отозвалась тут она, будто бы Наташа ее позвала. «Я сплю одна!» — почему-то воскликнула вдруг Наташа.

Второй Маринин удар был уже гораздо более крепок.

Наташа с удивлением посмотрела на свою правую руку и поняла, что в кулаке у нее остался один лишь эфес.

«Получай!» — вскричала Маришенька и стала бегать вокруг бедной Наташи, размахивая у нее перед лицом, что с легкостью у нее получалось ввиду того, что Наташа тоже постоянно вращалась с каким-то письмом и говорила тогда: «Танцуй!»

Правый черенок буйволовой седмицы тихо качнулся влево, а потом вправо и вверх, где и замер в неодобрении.

«Придется всё начинать сначала!» — сказала, вздохнув, Наташа и принялась протирать полотенцем высокие оловянные фужеры из-под седмицы.

«Будем веселиться и пить?» — подскочила Маришенька. «Ах, Наташенька, миленькая ты стрекозка!»

«Меня Аллою звать», — медленно протянула Аня и отошла вглубь Наташи…

Поднялся ветер, и без того темное небо посерело, как трехдневный покойник; пошел дождь, начался всемирный ПОТОМ, а затем уже Маришенька обнаружила у себя в правом кармане эфес.

Из гостиной же доносился истерический хохот Наташи и более сдержанный буйволовой седмицы. Тут надо вам напомнить, что чем более сдержан хохот, тем менее это «ха-ха», но тем больше — «хи-хи».

«Хи-хи» же оловяноой седмицы напрямую было вызвано тем фактом, что бессовестная Наташа, которую так хочется погубить Маришеньке, влезла на стол и принялась обсасывать и лизать правый буйволов глаз, то и дело покусывая черенок.

Тут-то и вышла Настя из берегов, и пророчествовала вот как: «Тот, кто первым собирался последним остаться, тот и не будет вторым никогда, потому как скоро везде-везде будет вода».

Испугалась первою Аня и бежала во глубь Аллы по жестяному желобу, как дождевая вода, только напрасно стучалась она в ведро.