Коснись меня дыханием леса (СИ)

Змейка распалась, и Монгво сам не заметил, как подхватил одну из девушек, которая льнула к нему так, что он ощущал тепло её тела сквозь рубаху, её поцелуй горчил мёдом, она порхала вокруг него, кружа в танце.

Выше вились костры, громче барабаны.

Кто-то мазнул его по щеке кровью и протянул ещё одну чашу вина, и Монгво рухнул на ближайший поваленный ствол, заменяющий скамью у костра.

— Тебя пометили для охоты, — поделился рядом паренек с такой же полосой на лбу.

— Какой охоты?

— О, ты даже не знаешь, что здесь творится?

— Я первый раз в этих землях.

— Скоро объявят охоту на священного оленя. У тебя будет только нож или одна стрела — на выбор.

— Зачем мне убивать оленя?

— Стать первым охотником — и окропить его кровью землю нового круга жизни.

— И чем это поможет?

Парень посмотрел на него, как на умалишенного, и презрительно фыркнул.

Монгво кривил душой. О таком обычае он слышал, но никогда не доводилось участвовать, хотя в его родных землях тоже праздновали эту ночь. А потом летом справляли свадьбы и ждали нового поколения.

Но Монгво не охотник — он колдун.

— А кто сегодня ведёт ночь? — спросил другой.

— Говорят, сама Верховная жрица.

— Большая честь для того, кому повезёт в охоте.

Монгво только слушал, лёжа на спине — земля на удивление не казалась холодной. От жара огней, тепла весенней ночи и вина он чувствовал себя опьяневшим — не как от хмеля, а как бывает, когда вокруг кутерьма и веселье, которое захватывает с головой.

Барабаны били — и Монгво ощутил приятный трепет. Предвкушение.

Говорят, новичкам везёт.

Или — чужакам, чья кровь отравлена много лет назад.

Эдна ждала в круге жриц.

Это не та первая ночь, которую она пережила так давно, будучи ещё совсем девчонкой, не знавшей прикосновения мужчины. Тогда она и боялась, и жаждала этого, обуреваемая сладостным предвкушением и в то же время страхом.

Она плохо помнила ту ночь, как и лицо охотника, только усталость и тяготу внутри.

Тот год оказался тяжёлым — ночь не дала дитя.

И теперь Эдна ощущала затаенную обеспокоенность жриц вокруг, чьи мысли легко читались.

Уже не так молода.

Разве ей пристало?

Почему не я?

Но голос леса непреклонен, а вместе с ним и воля Верховной жрицы.

На её плечах покоились руки жриц, а босые стопы ощущали вибрации земли — бег быстроногих оленей, ритм барабанов и танцев у костров, ловкие и быстрые движения охотников.

Прикрыв глаза, она покачивалась в такт этим звукам, впитывая энергию и отдавая собственное дыхание взамен. Она — Верховная жрица леса, продолжение его корней и ветвей, ночные вздохи птиц и огоньки светлячков.

Охота подходила к концу — и Эдна уже знала, кто первым пустит стрелу.

— Пора, — кивнула она.

Жрицы отпустили её, и каждая даровала своё благословение будь то простенькое заклинание удачи, замшевый браслет или капля крови. Всё вилось вокруг и питало лес, древний обряд, повторяемый год за годом. Одновременно и честь, и обязанность.

Эдна шла к месту пира во славу охотника, и другие уступали ей дорогу, преклоняя колено или просто склонив голову.

— Нынче ты — Великий охотник, — её негромкий голос вплетался в общий ритм. — И я — Великая жрица.

Также, как и много лет назад, она не видела чётко лица, вместо него некое видение маски Охотника.

Только чувствовала тяжесть его рук на своих плечах и лёгкость, когда он подхватил её и понёс в сторону хижины, указанную другими жрицами.

Здесь уже был жарко растоплен очаг — сейчас от него душно, но к утру будет в самый раз.

Эдна распустила завязки туники и скинула её на пол.

Чужак, принявший облик охотника, пах свежей кровью и яростью, которая забрала первую невинную жизнь этого круга. Его ласки были одновременно и требовательными, и нежными, и капельки пота блестели на разгоряченной смуглой коже.

Водя по его телу пальцами, она ощущала под ними загрубевшие шрамы, а внутри — что-то терпкое, отзывающееся лесу в ней самой.

Он очерчивал сложные узоры, покрывающие её кожу, ласкал грудь, рисовал линии от живота и ниже, пока Эдна не потерялась в его прикосновениях и не притянула его требовательно к себе.

Он — Охотник, отнимающий жизнь.

Она — Жрица, что даёт жизнь.

Они двигались в ритм барабанов, в жаре огня и запахе лесных трав. Ничто не было важным, только обряд — древний, как сама земля.

За стенами хижины шелестел лес, и каждый в ту ночь чувствовал его дыхание на коже.

А с рассветом тлели угли, а уставшие и разморенные гости праздника кутались в тёплые меха и погружались в сладостные сны под кронами старых деревьев.

Монгво не может дышать от боли.

Он чувствует каждый болт в теле, который пригвоздил его к шершавому дереву, и каждая такая точка — испепеляющая и медленная пытка. Кажется, внутри полыхает пожар, и от него плавятся сами кости.

А от сладкого дурмана воскурений болит голова и жутко мутит.

Сколько он так провёл времени? Часы, дни? Одна только мутная пелена боли и чьи-то голоса вдалеке.

— Он выдержит.

— Не думаю. Священный огонь не принимает его. Скверна слишком сильна.

— Может, стоит дать ещё времени?

— Снимайте. Я не намерен больше тратить драгоценные снадобья на неугодного богам. Дикий народ, дикие земли.