Кость Войны

Оборванцы вернулись неожиданно скоро, подавленные и непривычно молчаливые. Нет трупов, сказали они. Нет. Ни одного. Побуревшая кровь на камнях, кое-где оружие валяется, лохмотья кой-какие, а трупов нет. И ещё одну жуткую весть принесли руимцы: в своих поисках набрели они на брошенное становище, где в чёрной золе давнего костра обнаружили обглоданные кости. Видимо-невидимо костей, гора целая. И все кости — человечьи. Вот что, значит, ночные воины делали-то… Не чужаков от своих земель отваживали, а охотились они. Дичь били. После такого никому и кусок в горло не полез. Так, без завтрака, и двинулись дальше. Как завечерело, отыскали развалины какого-то городишки, заночевали там. И снова, — как и в прошлую ночь, — стучали копыта горбатых тварей и далеко и неподалёку, раздавались страшные визг и улюлюканье, но к развалинам людоеды не смели приблизиться…

А на следующий день добрели до этого вот пустого дворца, будь он трижды проклят. Купола его башен, изъеденные временем, словно проказой, виднелись издалека, последние сотни шагов шли уже по полной темноте, и ночные убийцы настигли отряд почти у самых дворцовых стен. Лишь троих успели пронзить они своими пиками, и тела всех троих Ургольд со своими ребятами сумели отбить и внести за стены. Ещё трое убитых: один северянин, Бродольд, и два руимских головореза. Для тела Бродольда, как и полагается, соорудили невысокий навес, где он должен будет пролежать два дня и две ночи, с тем, чтобы на третье утро, с первыми лучами солнца поджечь навес — тогда дух воина чёрный дым унесёт в небеса — а тела головорезов закопали под стенами. Северяне и закапывали. Руимцам на своих было плевать, да и Ургольду, впрочем, тоже, но не выкидывать же трупы в каменную пустыню на съедение ночным человекоподобным чудовищам. Не годится это…

Утром господин ушёл во дворец — один, никому не велел следовать за собой — и целый день там пробыл. Вернулся задумчивый, но нисколько не мрачный. Всё о чём-то размышлял, шевеля губами и подбрасывая на ладони свой медальон, который выковал ему из меди кузнец в Руиме. Как-то заметно изменился он после посещения дворца. Будто сильнее стал, будто силы откуда-то черпнул. Очнувшись от раздумий, велел разбить лагерь вокруг дворца, да беречь продукты. Сказал, что с этого места не двинемся, по меньше мере ещё пару дней…

Ургольд замер, услышав встречные шаги. Снял с плеча меч и отошёл к стене. Кто-то шёл ему навстречу, неуверенно и шатко загребая ногами. Вспомнив, что в нынешний ночной дозор он сам определил пятёрку руимцев, северянин беззвучно выругался. Шваль! Вместо того чтобы смотреть во все глаза и слушать во все уши, эти чёртовы оборванцы умудрились надраться! Пьяными идти в дозор! И где они взяли столько вина? С собой тащили, не иначе… Шваль! Отродье!

«Зарублю! — дрожа от злости, твёрдо решил Ургольд. — Чтобы зараза не распространилась по всему телу, следует отсекать заражённый палец…»

Шаги впереди затихли. Затем застучали снова, но — удаляясь.

Сплюнув, Ургольд побежал в том направлении, откуда слышался шум ходьбы. Несущаяся на него тьма вдруг оформилась в краеугольный камень, бывший когда-то, должно быть, в основании одной из дворцовых башен.

От удара в грудь погнулась нагрудная пластина панциря. Ургольд, задохнувшись, полетел с ног и ещё долго сидел на земле, раскинув ноги, превозмогая боль и восстанавливая дыхание.

А шагов тем временем не стало слышно совсем.

Когда он, нашарив рядом с собой меч, поднялся, в чёрном небе блеснул мертвенный распухший лунный круг. Голубым светом, точно ледяным молоком, облились развалины. Всё ещё пошатываясь, Ургольд продолжил свой путь. «Тем лучше, — думал он, косясь на луну в чёрном небе. — Теперь эти сволочи от меня никуда не денутся. Отыщу, из любой дыры выну, ежели проспаться залезут. Нет, рубить не буду. Сейчас не буду. Утром прилюдно разберёмся и, конечно, казним. Все пятеро пьяные — значит, всех пятерых… Только так с ними и надо. Расслабились, черти. Пустынные воины в развалины пока не лезут, так и в дозор надо пьяными идти, что ли? Сегодня не лезут, завтра полезут. Порядок в воинском деле — прежде всего. За то нам господин и платит…»

Дорогу ему преградила лежащая на земле колонна. Давным-давно рухнувшая, она уже наполовину вросла в каменистую почву, словно гигантское гнилое бревно в болотную топь. Из-за колонны высовывались грязные босые ноги.

«Так и есть, — чувствуя, что злость закипает в нём снова, подумал Ургольд. — Нализались и дрыхнут…»

В два прыжка он обогнул лежащую колонну, склонился над спящим и вдруг — едва сдержав крик — отпрянул.

Дозорный вовсе не спал. Дозорный был мёртв.

И убила его не сталь: горло руимца, от подбородка до ключиц, представляло собой большую открытую рану — через кровавые ошметья плоти виднелась белая искривлённая змейка шейных позвонков. Глаза убитого были зажмурены так крепко, что морщины, лёгшие через виски, смотрелись глубокими шрамами.