Костер и Саламандра. Книга первая

— Но это государыня его отослала, — удивилась Друзелла. — Она сказала, что туда непременно придут, быть может, даже с семьями — и им надо будет ещё раз всё объяснить. И ещё у мэтра Фогеля заготовлены парики, усы и глаза разных цветов — чтобы морякам было проще привыкнуть к своему новому телу…

У меня просто сердце защемило.

От страха я оделась очень быстро. Вместо того чтобы по-человечески позавтракать, набила рот ветчиной, прихватила слоёный рыбный пирожок — и побежала искать Вильму. Мучилась ужасной тревогой, предчувствием почти.

И сама не понимала почему.

После вчерашнего, когда половина столицы пришла на набережную с фонариками, мне казалось, что в городе уже безопасно. Нас приняли, любят, нас любят обычные горожане — и вообще, мы же превратили в молебен чернокнижный обряд! Агриэл бы наверняка благословил. Мы всех защищаем от ада, мы молодцы. Вильма невероятно хорошая — ну должны же её все любить, правда? Деточки вместе с жандармами следят, чтобы никаких следов ада не было нигде в окрестностях, наш Ален с его всевидящим незрячим оком…

А почему страшно?

У некромантов не бывает предчувствий, говорила я себе. Успокаивала.

Но тревога у меня моментами перехлёстывала в ледяной ужас — и было никак себя не успокоить.

Она мотор взяла. И я — мотор. Мы даже хихикнули с водителем, что ведь неправильно его называть кучером, — хотя работа практически та же самая. Я отправилась на верфь.

День стоял солнечный, особенно голубой, просвеченный, как всегда бывает, когда зима уже пришла к повороту, похоже на весну, хоть весна ещё и далеко, — и свежий ветер с моря унёс заводской дым. Снег подтаял сверху и блестел — и ярко блестели деревья, будто покрытые лаком. Столица казалась спокойной, красивой и доброй, будто ад и война — это неправда или то, что не имеет к нам никакого отношения. Этот весенний блеск должен был меня отвлечь — но не отвлекал.

При том, что Дар лежал пеплом где-то под рёбрами.

Не в Даре было дело. Не знаю в чём.

Мы приехали к верфи. На проходной меня радостно приветствовали и предложили пройти в главный корпус, посмотреть на подводный корабль, уже готовый к спуску на воду.

— Там фарфоровые мальчики, — улыбаясь, сказал седой вахтёр. — Мессир Дильман, он не иначе как капитаном будет, мессир Талиш, штурман, мэтры Гонд и Элис, эти — механики. Изнутри смотрели кораблик, вместе с государыней… удивительная, я вам скажу, леди, штука этот кораблик. Самому любопытно поглядеть, как он будет нырять под воду…

Фарфоровые мальчики, подумала я. Не хотят работяги их мёртвыми моряками называть — и правильно. Пусть будут фарфоровые мальчики.

— А государыня ещё там? — спросила я.

Вахтёр покачал головой:

— Да вот уже с три четверти часа как упорхнула. Почти всё утро осматривала кораблик, с инженерами говорила, с рабочими — а потом схватилась, что ещё куда-то нужно, и уехала.

О Вильме говорил словно о внучке. Даже глаза влажнели.

Неважно.

— А куда, мэтр, она уехала? — спросила я.

— Где ж мне знать, — вахтёр ухмыльнулся виновато. — Схватилась, что нужно в другое место, это я слышал, а в какое другое…

— Ладно, — сказала я. — Я посмотрю на кораблик.

Я надеялась, что фарфоровые моряки или кто-то из инженеров слышали или знают, куда собиралась Вильма, — ну и пошла спросить.

Я ничего не понимаю в кораблях. Я просто увидела, какой он прекрасный, этот стремительный механический кит. И, кажется, так его видели и работяги, которые понимали его от и до, — потому что юный механик, пробегая по каким-то важным делам, погладил металл китового бока, как живое. Как любимое и живое.

А фарфоровые моряки уже выглядели так, как им, видимо, предполагалось выглядеть с самого начала. И что меня поразило предельно — так это очки на штурмане Талише. Его лихая русая чёлка — и очки.

— Мессир Талиш, — спросила я, не утерпела, — а очки-то вам зачем? Неужели вы и сейчас близоруки?

— Вы не поверите, прекраснейшая леди Карла, — ответил он с явно слышной в голосе улыбкой. — Может, это не глаза меня раньше подводили, а у души была такая настройка? Вот, видите, мать сохранила мои очки — и меня потянуло их надеть… Теперь вижу всё так ясно — как в детстве.

— Дорогая леди Карла, — окликнул меня капитан Дильман. — Разрешите обратиться!

— Обращайтесь, прекрасный мессир, — сказала я. — Рада, рада вас видеть.

Он, видно, при жизни стриженый был: парик ему сделали ёжиком. Зато носил прекрасные чёрные усы. Фарфоровые казались такими же живыми, как Валор, — и это меня даже отвлекло от тревоги.

— Леди, — сказал капитан, — моя жена взяла с меня слово, что я поблагодарю вас за неё и поцелую ваши руки. Она семь лет меня ждала без всякой надежды.

Я подала ему руку. У него в голосе такая нежность была… души лучше, чем живые люди, знают, насколько это важно — ждать. Она же его держала на плаву в его посмертии, жена, он не мог не чувствовать…

А механик Элис Тяпку гладил. Он был рыжий, и ему нарисовали веснушки. Тяпка виляла ему хвостом — и вообще, она уже, кажется, привыкла к заводу, не вздрагивала от грохота.