Костёр в белой ночи

А животные, плавно покачиваясь, старались ещё и ещё продлить мгновения равновесия, потом прянули на спины и, вспенив, взбурлив и вздыбив над собой океан, ушли в пучину.

Сколько ни ждали их люди, животные больше не появились. А там, где вознесли они себя над миром, где замерли живыми изваяниями в Великом, Вселенском равновесии, на воде медленно растекалось белое, чуть подкрашенное алыми лучами солнца озерко живой плоти…

– Деды, прадеды рождались на море, а такого вот не видели. У нас говорят, игрища китовые в сто лет один человек только и увидит. Значит, до двух веков никому увидеть не придётся, – прокричал Пряхин, низко наклоняясь к Михаилу, когда они уже подходили к «Невельскому».

Десять месяцев в океане, триста рабочих суток, спрессованных в одно: работа, работа, работа без выходных, без праздников. И всё же он находил время, чтобы вернуться к прошлому, к Лизе, женитьбе и такой короткой семейной жизни. И чем больше и чаще думал он об этом, тем трогательнее и жалче становилась Лиза с её представлениями о жизни, с её рационально расчётливым подходом ко всему. Он писал шутливые, добрые письма, наполненные мужской лаской, которую она почему-то не замечала.

Он рассказал ей о встрече с китами, стараясь передать в письме всё, как было, и своё удивительное состояние раздвоенности в тот миг, и свои мысли о том необыкновенном. На это письмо Лиза ответила, что у него прекрасный слог и что, пожалуй, пора подумать и позаботиться о недюжинном его литературном даре. «Миша, из писем твоих я сделала выжимки, – писала жена. – Ты знаешь, получается очень интересный дневник руководителя экспедиции. Я дала читать его нашему шефу, и он в восторге. А вот твой Старик упрямится. Оно и понятно, он отродясь не читал газет. Но я его уломаю. Дневники начальника Тихоокеанской экспедиции кандидата биологических наук М. И. Канаева – в нашей газете! Ура!»

Михаила обескуражило это письмо. Он написал ей, прося больше никогда и никому не показывать писем, пусть даже «выжимок», особенно Старику. Тимофеев в любой работе признаёт только работу. «Неужели тебе, бабе, неясно, что всё это адресовано только тебе и это только твоё. Это то, чем не делятся, что люди хранят в себе».

Ей стало ясно, она поняла его.

«Хорошо, Миша, я не буду трогать твоё имя. Хотя для ДЕЛА, – она написала это слово заглавными, – для большого ДЕЛА опубликование дневников было бы кстати. Мы – деловые люди и должны служить ДЕЛУ даже своими интимами. Шеф наш не понимает твоего упрямства, я тоже, да и умные люди не понимают. А твой Старик, он куда умнее тебя, сказал: «Чёрт с вами, публикуйте какую угодно ерунду, только чтобы было не антинаучно. Как хотите!» Вот душка, вот молодец! А ты скупердяй, зазнавшийся чин. В пяти номерах (мы уже разбили дневники на куски), в пяти номерах нашей газеты будет набрано корпусом (жирным или полужирным, как захочешь): «М. И. Канаев – кандидат биологических наук, начальник Тихоокеанской экспедиции Академии наук СССР». Неужели ты не понимаешь, как это важно для тебя? Ответь на этот вопрос. Целую. Лиза».

Он отправил радиограмму:

«Не понимаю тчк Канаев тчк».

Лиза ответила:

«Разреши мне пользоваться письмами как считаю нужным вскл Письма мои вопр Деева».

«Письма твои тчк Я ни при чём вскл». Без подписи.

После обмена радиограммами они не писали друг другу месяца полтора.

Михаил написал первый, не выдержав тоски, что наваливалась на него в короткие часы отдыха. Написал по-прежнему шутливо, непринуждённо и очень нежно. Она опять казалась ему незащищённой и жалкой в своей уверенности, в своём стремлении делать всё по задуманному раз и навсегда плану.

«Мишка, а я всё-таки по-деловому распорядилась моим личным («личным» было подчёркнуто) богатством. Написала два шикарных очерка по твоим письмам. Не кричи! Не кричи! Тебя там нету, и никто тебя там не узнает. Ты хоть и учёный, но мужик, а там интеллектуал, пальчики оближешь. Умница и лапушка! Вот! Результат – очерки на доске лучших материалов, с проблемкой, и с критикой, и с образом – очерки-то. Понял, что такое деловая и умная женщина, дурачок?! На гонорар купила себе модерновый свитер. Конечно, у спекулянтов! Ездят, гады, за границу! Целую, скучаю, твоя жёнушка».

Бессонно лежал в ту ночь Михаил в каюте. Вставал. Курил. Ходил из угла в угол. Думал: «Ну что тут такого?! Баба как баба! Хочется быть на виду. Первой хочется быть. Письма? Да чёрт с ними! Догадалась бы прислать дурацкие эти очерки. Может быть, там действительно ни к моим воротам, ни к твоим плетням. Да всё ерунда! Но в главном неужели она ничего не чувствует… Ведь я ей кричу, зову её! Её – женщину, жену, творительницу рода! А она – выжимки. Как на бобровую струю идут в капкан любые звери, так и на мои выжимки её дурацкий читатель…»