Костёр в белой ночи

– До встречи! До встречи, Миша! Поезжай! Буду ждать! Буду…

Дежурная по посадке тронула Михаила за плечо.

– Гражданин, в автобус. – И от этого вежливого голоса как-то безнадёжно стало на душе.

Уже сидя в салоне, вдруг почувствовал желание выйти на волю и побежать к жене, обнять её, поднять на руки и так пронести через стеклянный муравейник аэровокзала, мимо досужих глаз и чужих лиц, туда, на площадь, где гнутся под весенним ветром молодые берёзы, где много воздуха и есть дорога к ним, домой, но в это время автобус тронулся, и он увидел, как Лиза машет ему перчаткой. Сосредоточенная женщина, которая готова ждать своего мужа сколько угодно.

«Какой ты мужик…» – вспомнилось брезгливое из давней ссоры.

Тихий океан был тихим. Ровная, без единой морщинки, гладь воды легла на все четыре стороны.

Два светила поднялись над океаном, бросив две дорожки.

Михаил присел рядом с рулевым. Их кунгас, не поднимая волны, медленно скользил в открытый океан, туда, к горизонту, где уже простым глазом хорошо просматривались фонтанчики гуляющих китов.

Владимир Константинович Пряхин – рулевой из местных, хорошо знавший бассейн Шантарских островов, вот уже месяц гонял кунгас в любую погоду, при любой обстановке, меж густо рассыпанных скал – кекуров, возвышавшихся в море. Они уходили с Михаилом далеко и надолго от «Невельского» – плавбазы их экспедиции. Неслышно подкрадывались близко к отдыхающим китам, утюжили бухты в поисках старых китовых могильников и находили их – громадные завалы белых исполинских костей.

За это время Михаил привязался к Пряхину, и тот отвечал ему уважительной немногословной взаимностью. Был Пряхин худ, длиннорук, с наивно открытым лицом, на котором вызывающе сидел большой и всегда мокрый нос. Константиныч постоянно держал в зубах самокрутку величиною с собственную ладонь, отчего речь его была несколько шепелява.

В первую же поездку на кунгасе, когда их почти накрыл грозовой шквал и пришлось, спрятавшись в бухте, обсыхать, Пряхин, сидя на корме и следя за ушедшим из бухты океаном – шёл отлив, – попросил Михаила:

– Иванович, не в шлужбу, в дружбу, глякошя, жаплатки все ли целы в поддонье-то?

Михаил проворно выпрыгнул из кунгаса, полез под днище.

То, что он увидел, повергло его в смятение. Всё дно кунгаса пестрело разнокалиберными, а порою прямо-таки художественно вырезанными заплатками. Кунгас был сплошной дырой, прикрытой как попадя консервными крышками, подмётками старых бродней, фанерными донцами посылок, на которых несмываемо фиолетились адреса…

– Ты, Иванович, потыкай, потыкай в их дрычком. Не отошли ли?

Михаил добросовестно простучал все подозрительные заплатки и вернулся на кунгас с довольно смутным чувством.

– Что посудина-то, хорошая? – заискивающе улыбнулся Пряхину. – Проверенная?..

– Кака хорошая! – Пряхин махнул рукой. – Гамно посудина-то. Чуть поболе волна – и скроет. – Попыхтел самокруткой, подумал и определённо добавил: – Гамно посудина… Нешто наш рыбколхоз сарендует хорошую-то. Самим нужна хорошая. Чай, рыбу лавим.

Опровергать такой довод было не к чему.

Раз Михаил поинтересовался:

– Владимир Константиныч, сколько у тебя детей?

– Семья – сам-пятнадцатый. Стало быть, деток тринадцать, мы с бабой двое – вот аккурат пятнадцать получается.

– Тринадцать! – удивился Михаил и решил посочувствовать мужику: – Трудно с ними, Константиныч?!

– А чего трудного? – в свою очередь удивился Пряхин.

– Так прокормить надо такую ораву.

– Дак чего же кормить-то. Рыбы я им на зиму налавлю, а картохи сами накопают. Чудак, «трудно». Они сами с собой управляются. Трудно, когда нету их, али один какой неоглядный… Ишь, гуляют, – сказал Константиныч, кивая в сторону то исчезающих, то снова возникающих фонтанчиков. – Баско-то как а, Иваныч? – Глаза Пряхина наполнились слезою. – Ишь ведь, гля-ко, по одну руку луна пылит, по другу – солнце пылат. Скажи, красота какая! Ишь ты, и киты играют… Ты гляди, ты гляди, что делают, Иваныч! Ты наблюдай, наблюдай! – восторженно вскрикнул Пряхин, приподнимаясь на длинных ногах и вытягивая шею.

– Постой, постой, Константиныч, – попросил Михаил, поднося к глазам бинокль. Пряхин снял обороты, и кунгас мягко осел в воду.

– А ну надбавь-ка, надбавь!

И Пряхин плавно, как убрал, вывел обороты в машине, и кунгас всё так же легко, не поднимая волны, полетел навстречу китам.

То, что произошло дальше, Михаил запомнил на всю жизнь.

Они подошли к животным на достаточное для наблюдения расстояние и, выключив мотор, легли в дрейф. Михаил приготовил кинокамеру, достал и повесил на грудь фотоаппарат, сунул в карман зюйдвестки дневник наблюдений. Всё было на месте, всё готово, и Михаил уже предвкушал долгую спокойную работу, как вдруг кунгас при полном штиле резко кинуло вверх и помчало куда-то, в невесть отчего образовавшуюся водяную падь. Тишина, царившая только что, разом нарушилась, казалось, что рядом заработал громадный цех, полный станков, машин, кузнечных молотов, пущенных на предельную мощность.