Костер в июньскую жару

Девушка вздёрнула голову, глядя на него расширенными глазами. Конечно, она не ожидала услышать подобное из уст священника, а тем более – инквизитора. Такие предложения ей наверняка часто делают простые тупые парни, которые так и мечтают заглянуть ей под платье. Но священник!

О, она, конечно же, знает, что он имеет в виду. Наверняка, испугается… Простушка. Крескензо бы никогда не обратил на неё внимания, если бы не зудящее чувство в груди, начавшее надоедать. Оно медленно сводило с ума. Ему, словно многим обвиняемым на его глазах, капали на макушку воду, и он впадал в безумие всё больше с каждой секундой.

Он должен удостовериться, что чувство пропадёт после удовлетворения обыкновенной мужской похоти. Лицо девушки выражало мучительный процесс размышлений.

«Она и не девственница, наверняка, – подумал Крескензо. – Одна, с престарелой матерью; над ней могли надругаться уже десяток раз, а быть может, подле нее есть мужчина, пусть и не муж, но он защищает. Хотя тогда бы он сопровождал её на улицах города, тем более вечером».

– Ты, наверное, одинока? – с сочувствием протянул он. Женевра нажала на нижнюю губу тонким пальчиком и удивлённо на него воззрилась. Совсем как ребенок.

– Откуда вы узнали?

– Ты выглядишь печальной, – он мягко улыбнулся и покачал головой.

Женевра улыбнулась не так, как Крескензо ожидал. Не мягко, не скромно, не смущенно.

В одно мгновение её лицо преобразила улыбка лисы. Бирюзовые глаза засверкали, словно дорогие камни в лавке ювелира.

– Вы правы, падре, – промурлыкала она. – У меня нет совсем никого. Не с кем поговорить по душам, не к кому прижаться… – Женевра надула губки.

«Вот чертовка, – Крескензо не подал виду, что девушке удалось его обмануть. – Блудница».

– Приходи ко мне домой, дитя, – он вкратце описал, где живет, – и ты сможешь высказать всё, что накопилось у тебя на душе.

– Я так благодарна, что вы позволили, падре, – она покрутила на пальце прядь блестящих волос, выбившуюся из-под чепца. – А хотите яблоко? – она кокетливо приподняла бровки, протягивая ему фрукт.

Тот оказался на ощупь гладким, а на вкус – кислым. Крескензо запустил в него зубы, наблюдая, как уходит прочь Женевра. Сок брызнул во все стороны.

«Будь ты проклята, – он обводил взглядом её округлые бёдра под платьем, – Если сумела околдовать моё сердце».

Если в детстве он почти молился на возможность увидеть казнь на костре вблизи, то теперь мог наслаждаться зрелищем с балкона, а не рядом с вонючими простолюдинами. Он стоял рядом с другими священниками. Вскоре негромкие переговоры толпы сменились молчанием.

Аутодафе.

Толпа восторженно заревела. В ведьму полетели камни, оскорбления и грязь.

Огонь ласково коснулся хвороста и разросся, подбираясь к ногам осуждённой старой женщины.

Та закричала, будто не понимая, что её плоть ещё не начала обугливаться и лопаться от жара. Закричала, но не так, совсем не так. Осталась всего пара секунд до того самого крика.

У Крескензо вспотели ладони, будто огонь подбирался к его телу. Сердце распалилось и забилось в такой жажде жизни, словно Бог создал его только что полностью новехоньким.

В горле пересохло.

«Кричи», – почти прошептал он.

Тонкая, пронзительная мелодия боли расколола воздух. Крескензо прикрыл глаза. Наверняка многие думали со стороны, будто он слишком чувствителен и не может смотреть, как страдает пусть и обвинённый, но человек, но на самом деле он молился.

Молился незаметно, неслышно, потому что такая молитва могла бы привести на костёр его самого.

Услышь меня, Князь.

В сердце что-то отдалось болезненным ёканьем.

Крескензо вспомнил всех, кого допрашивал в последние дни. Вспомнил каждую рану, нанесённую палачом по его приказу. Он вспомнил лицо женщины на костре и представил его, искажённое мукой.

Я посвящаю их тебе. Прими мои жертвы. Прошу прими их, великий Князь, Властитель Земли.

Догорающее тело обвисло на цепях. Женщину судили за колдовство, за загубленный урожай, за болезнь троих её соседей, сожравшую их за неделю. Крескензо сам допрашивал её и выносил приговор.

Он встречал в жизни много ведьм: счёт шёл на десятки. Глупые женщины любили почувствовать себя сильными, ощутить власть, которая бы иначе никогда им не досталась.

Но каждой из них, даже самой глупой, хватало ума, чтобы не попасться инквизиции.

Женевра принесла ему ещё яблок. Зелёных и таких же сочных на вид, как первое. Поблагодарив, Крескензо поставил корзинку на тумбу.

– Вам нравятся яблоки? – девушка улыбнулась и, не сказав больше ни слова, отвернулась, начиная раздеваться.

Ему нравилась Женевра. Стоило ей войти в дом, как комнату наполнил странный запах. Крескензо не мог разобрать, чем же пахнет. У него выходило лишь смотреть на светловолосую девушку. Он не соблюдал целибат никогда. Подобных девушек: пухлых, худых, рыжих, темноволосых, русых – у него были десятки. Крескензо мог проводить с ними время, ничего и никого не боясь. Никто бы не узнал, они бы не рассказали. Жизнь шла так, как хотел того Крескензо.