О, как сейчас весна невыносима!Звенит капель, домой вернулись птицы,и солнце блещет, пересилив зиму,а он лежит, навек смежив ресницы.Он дома, он еще с тобою рядом.Лишь словом, только что произнесенным,ты дышишь и последним долгим взглядом,последней ласкою, последним стоном.Ты помнишь, как с любым твоим несчастьемборолся он, чтоб слезы осушила.Ну что ж, рыдай, взывай, кидайся наземь, —он безучастен, холоден, твой милый.Хотя бы солнце вдруг погасло, что ли!Ты хочешь уничтожить все стихии,но лишь покачиваешься от боли,и горе жжет глаза твои сухие.Покорность? Или мудрое прозренье?Иль я сама мертва с моей тоскою?А может быть, таится в примиреньепоследнее отчаянье людское?
Ты хотела
Ты одинокой, вольной быть хотела,—чтоб ни друзей, ни дома, ни тепла,чтоб вместе с ветром через все пределыты безоглядно по земле прошла.Хотела ты с вершины поднебеснойувидеть мир, хотела поскорейвсей грудью пить знобящий воздух бездны,дыхание невиданных людей.Хотела ты, чтоб жизнь мечтой светила,чтоб родиной — весь мир, весь белый свет!Но жизнь, мечту и мир ты воплотилав любимые глаза, меняющие цвет.
Атанас Далчев (1904–1978)
Молодость
Рассвет блеснул, и день начавшийся прокукарекал во дворе,и где-то шумно отворилась и шумно затворилась дверь;поспешно мухи зажужжали, едва проснулись на заре,и все, что мне приснилось ночью, я вспомнить силился теперь.Потом пошел бродить по улицам среди загадок и чудес;один шатался я и к вечеру забрел неведомо куда.Вслух на ходу читал я вывески, а в дождь, забравшись под навес,следил, как рельсами трамвайными бежит проворная вода.Я шел, не глядя на витрины, в шагах мне чудился мотив,слова сплетались в ритмы длинные, необычайны и легки,а мне вослед смеялись девушки, меня глазами проводив, —смешила их моя рассеянность, моя походка и очки.И дома вечером казалось мне, что корка черствая вкуснаи что мягка подстилка жесткая, и я ложился не впотьмах —одна светилась лампа в комнате и две — в двойном стекле окна,и, чтобы видеть сны отчетливей, я часто засыпал в очках.