Кости Авалона

— Бедный старик так и рухнул на них, изо рта пена, глаза закатились, и кто-то как заорет: «Демон, демон! Смотрите, в нем сидит дьявол». Думаю, они в штаны наложили — и давай врассыпную, убежали. А Уорти дохает, как больная овца, задыхается. Я подумал, что надо за доктором Борроу. Так его не было.

—  Сволочи.

Джоан Тирр стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, как потрепанный дрозд. А в каменном доме напротив забрезжил первый огонек зажженной свечи.

— Когда я вернулся, бедный старик уже лежал мертвым, — продолжал Вулли. — Наверное, он давно болел, но ведь никогда об этом не знаешь. Образец здоровья, вон на нем сколько сала, а ведь ему, поди, было не больше тридцати девяти, как думаешь?

Монгер, став немного спокойнее, кивнул в сторону Дадли.

— Ваш спутник, доктор Джон, из… э-э… королевской комиссии древностей?

— Многое теперь открыто. Мастер Робертс… знает все, что известно мне.

— Тогда вам обоим следует знать, что это только начало. Файк, как мировой судья, наделен полномочиями усмирять всякие гражданские волнения и беспорядки и намерен использовать свою власть в полную мощность.

— В этом городе есть беспорядки?

— Беспорядками можно назвать что угодно, даже скопление людей, пришедших оплакать смерть булочника. Я постоянно всем говорю, чтобы не высовывались на улицу, но люди не слушают. Не видят они, что грядет.

— Простите мою лондонскую наивность, — вмешался Дадли, — но что же такое грядет?

Монгер прошел к дворовым воротам, выглянул на улицу и вернулся. Заметно похолодало.

— Бурю объявили недобрым знамением. Будто Господь страшно разгневан на Гластонбери, и город вот-вот утратит свою святость, как собственная обитель Иисуса в Англии. И если в домах учиняют обыски, избивают людей, так на то ясная божья воля искоренить ложную веру в городе грешников.

— И город получит прощение, лишь пройдя через суровые испытания? — заметил я.

— Для служащего по части древностей, доктор Джон, ваше понимание провинциальной теологии на удивление точно. Любое скопление людей можно истолковать как беспорядки и беспощадно расправиться со смутьянами. Всякого, кого назовут колдуном или ведьмой, из личной корысти либо по принуждению… Сосед будет доносить на соседа.

— Неужели никто не противится этому? Куда смотрит викарий?

— Куда прикажут. Викариев у нас два, один из которых — невежественный чинуша, который едва может прочесть Писание.

Как и многие другие священники в то время — время раскола. И если где и требовался мудрый, образованный священник, так это в Гластонбери.

— Где миссис Борроу? — спросил я.

— Ее увезли в Веллс. Особое заседание выездного суда назначено на понедельник.

— Каково обвинение?

— Пока неизвестно. В любом случае, готовится обвинение в преступлении, за которое полагается смертная казнь, иначе дело вел бы сам Файк.

— Кто будет судьей?

— Это имеет значение? Здесь у них круговая порука.

Время близилось к ночи. Последние лучи солнца подсвечивали облака за башней церкви Святого Иоанна Крестителя. Вулли смерил взглядом стену пекарни.

— Надо бы вынести тело старика из дома. Весь день пролежал в тепле.

— Подождем до полной темноты и вынесем. — Монгер опустил руку на плечо Вулли. — Для Гластонбери еще не пришло время провонять сладковатым смрадом тления.

Я подумал о том, что говорила мне Нел, сравнивая город с открытой раной… заражение и гной, умерщвление плоти. Я повернулся к Монгеру, но в темноте не смог прочесть выражения его лица.

Позже мы с Дадли спустись в пивную трактира «Джордж», чтобы обсудить дальнейшие действия, однако место оказалось неподходящим. В чаду свечного сала то и дело вспыхивали горячие угли насилия и жестокости, подобно бликам вчерашней грозы.

Ковдрей подавал выпивку сам; никто из женщин не помогал ему в тот вечер, а завсегдатаев заведения — крестьян и торговцев овчиной — заметно потеснили коннетабли. Последних сидело около двадцати, и кое-кого из них я начал уже узнавать.

Весь этот сброд вел себя, как стадо свиней у кормушки. Как только кружки пустели, они беззастенчиво лезли к прилавку без очереди, и всякий, кто осмелился бы возражать, горько пожалел бы о том, что не остался сегодня у домашнего очага. Одного человека сильно избили ногами у меня на глазах, и несчастный долго стоял на четвереньках, истекая кровью из рассеченного уха. Позже завязалась жестокая драка между коннетаблями из Уэлса и Тонтона. К девяти часам вечера лавки уже сверкали от пролитой крови и сидра.

Обстановку разрядил здоровяк со всклокоченными седыми волосами и сломанными зубами, тот самый, что командовал налетом на дом Мэтью Борроу. Разведя дерущиеся стороны, он поднял большую бутыль и присоединился к своим.

— Никогда не видел, чтобы так долго, почти два часа.

— Иди ты!

— Да говорю ж тебе! Коротышка был, коренастый, шея — как у свиньи. Почти не двигался, повис, как мешок муки.

— Как это они узнали, что он не сдох?

— А, так они-то все думают, что сдох… приходят обрезать веревку, и вдруг раз — он скалит им зубы. Вот так: бляяяяямс! Все лыбится и лыбится, и тут они повисли у него на ногах, все трое.

— И что?

— Что, что… помер. Только тогда и помер.