Костяной

Они падали в разных местах, но всегда там, где творились огонь и магия. И всегда спустя какое-то время вслед за окрепшей Птицей Короли Второй Луны присылали ей белую броню из металла и керамики. И тонкие, почти прозрачные фарфоровые свирели с блестящими, как зеркало, металлическими кольцами, что служили Птице оружием. Говорили, каждая Птица вырастала особой, и панцирь с оружием подходил только ей одной. Поэтому их никогда не отправляли вместе – Короли смотрели на растущую Птицу сквозь огромные трубы с линзами и, глядя, как именно она растет, на что делается похожа, приказывали ковать особый, штучный доспех.

Ведьмы же призывали этих странных, с каждым разом все менее звероподобных и все более разумных существ не только из злой прихоти. Нет. Многие мечтали добыть части тела Птицы для своих ритуалов, завладеть их свирелями или поработить их, заставив служить себе. До сих пор никому такое не удавалось. Но желающие находились всегда.

Вот почему Бастиан предпочел бы еще раз встретить Глиняного Едока либо огромного мохнатого Альфина с длинным жгучим языком, как тогда, на болотах Пье-Кайпы, в душной зеленой тени кайпарских гниющих лесов. Прикажи стреге или убей стрегу, и призванные ею существа, обретя свободу, скорее всего, уйдут сами. А вот с Красной Птицей такое не пройдет – каждая из них повинуется только своим Королям. Если бы Бастиан ведал настоящее имя Птицы, он мог бы попытаться подчинить ее себе, но в Столистове не было упомянуто ни одного такого. О Птицах, их Королях и Второй Луне было вообще известно мало – так, выцветшие строки в древних книгах да кое-какие сведения, добытые лет за двадцать, с тех пор как Птицы овладели людской речью.

Он легонько свистнул, и Мосол начал спуск – туда, вперед, где после падения Красной Птицы еще горели леса. Ко Ржи, к Ледо Ютре по прозвищу Лайка, одинокой ведьме с травой в волосах.

Дорога, уходившая к далеким пока селам, почти не вилась; так, петляла немного.

Слева, внизу, виднелась прогалина – одичалый сад согбенных яблонь, с перекрученными темными, замшелыми стволами, редкой пронзительно-яркой листвой, с глянцевитыми отблесками малочисленных мелких плодов. Останки изгороди намекали на то, что здесь когда-то жили люди; а больше ничего не намекало, даже слегка.

Бастиан спустился с холма, накормил Мосла яблоками. Хоть яблони уродили что-то в этой пустой земле, обескровленной, наверное, еще древним железным городом, который стоял тут и в те времена, когда Короли Второй Луны попытались впервые ступить на земную твердь.

Потом капитан вернулся в седло, и они отправились дальше.

Среди прочих стрегоньеров Бастиан отличался одним – своим конем, который чуял магию гораздо лучше всяких натасканных канареек, скарабеев, запаянных в стеклянный шар и прочих магнитных, светящихся, песчаных амулетов его коллег. Мосол был тяжел нравом, несдержан, безумен, пропитан ядами так, что становился иногда опасным и для своего хозяина, – магия, зелья и ужас смешались в нем, просочили его плоть и заменили кровь, – но Бастиан управлялся с ним: Мосол был предан своему спасителю. Шкуру чубарого коня покрывали шрамы, кое-где просвечивала глянцевая розовая кожа; раздробленные копыта были стянуты стальными обручами, а глаза закрыты железными пластинами, чтобы он вел себя спокойнее. Этого коня Бастиан добыл у ведьм, и он давно был не в себе. Говорят, ведьмы взяли его с бойни, где он последний оставался в живых и тогда уже обезумел от ужаса и запах крови. Они поили его зельями, чтобы насытить костный мозг еще при его жизни; а потом бросили его в котел – кости сваренного заживо коня высоко ценились у северных колдуний. Бастиан буквально выволок его оттуда, когда и меч, и штык, и приклад ручницы были уже в крови, а мятежные колдуньи Пье-Кайпы больше не шевелились, ни одна.

Ожоги у коня прошли, а вот безумие – нет, но зато Мосол безошибочно чувствовал, если где-то творилась магия.

Сейчас он стремился вперед, к горючим озерам Игедо, и Бастиану оставалось только сидеть в седле, думая, что ждет его в конце дороги.

На стрегу он найдет управу. В конце концов, такова его служба. Но вот сможет ли он одолеть Красную Птицу, если повстречается с ней? Должен, даже обязан, но вот способен ли – это вопрос.

Не то чтобы Птица умела командовать огнем без своих свирелей, но говорят ведь, что она способна насылать мор, даже не будучи раненой, – может, зараза есть в ее слюне, слезах, если есть у такой твари слюна и слезы; может, в чем-то еще. А вдруг как раз эта имеет когти или клюв в два локтя – в конце концов, каждая новая оказывалась другой, страшнее прежней. Бастиан не видел ни одной, только кости и перья в запаянной стеклянной колбе да раскрашенные оттиски гравюр на закапанных воском серо-коричневых страницах Книги Столистов. И, честно говоря, полагал, что на птицу это похоже мало. Сигид вообще обмолвился, что последняя была ростом ему по грудь, ступала ногами почти как человек и пальцев на каждой ноге было по пять.