Костяные часы

Самым подходящим и, в общем-то, единственным кандидатом на эту роль был Петр Иванович Черненко, дядюшка Дмитрия Николаевича Коскова. В наши дни его назвали бы удачливым предпринимателем в первом поколении, а таблоиды увлеченно обсуждали бы его личную жизнь. В девятнадцатом же веке этот подающий надежды юноша оскандалился на весь Санкт-Петербург – не потому, что крутил интрижку с актрисой на пять лет себя старше, а потому, что женился на ней. Ему злорадно предрекали разорение и бесчестье, но Петр Иванович, наперекор дурной молве, нажил сперва одно состояние, торгуя с британцами в обход Континентальной блокады, а потом и второе, снабжая уральские литейные мануфактуры прусскими плавильными печами. Его брак по любви оказался прочным, двое сыновей уже учились в Гётеборге. Я убедила Василису, что, когда дядя Петр приедет в Пермь, его следует пригласить к нам и непременно показать ему церковную школу.

Он приехал осенним утром. Я блистала. Целый час мы с ним говорили только о металлургии. Петр Иванович Черненко, человек практичный, умный и опытный, немало повидал за свои пятьдесят лет, но его совершенно очаровала крепостная девчонка, которая прекрасно разбиралась в таких сугубо мужских занятиях, как коммерция и литейное производство. Василиса утверждала, что по ночам ангелы шепчут мне в уши. Чем еще объяснить мое великолепное владение немецким и французским, умение вправлять переломы и способности к высшей математике? Я краснела и невнятно лепетала что-то о книгах и благодетелях.

А вечером, лежа в постели, я услышала, как Петр Иванович сказал Дмитрию: «Если этот осел Береновский по злобе взбрыкнет, дражайший племянничек, то бедная девочка всю жизнь будет в мерзлой земле копаться, репу сажать да какому-нибудь борову брюхо оглаживать. Надо что-то с этим делать! Всенепременно, племянничек!» На следующий день дядя Петр собрался уезжать, хотя дожди лили беспрерывно – весной и осенью российские дороги превращаются в непролазные хляби, – и на прощанье сказал Дмитрию, что Косковы слишком засиделись в этой глуши…

Зима 1816 года выдалась на удивление суровой. Отец Дмитрий отпел пятнадцать крестьян, и их похоронили в насквозь промерзшей, твердой, как железо, земле; Кама покрылась толстым слоем льда, волки осмелели, и голод грозил даже семьям священников. Весна не желала наступать до середины апреля, а регулярное почтовое сообщение между Пермью и Оборинским уездом возобновилось только третьего мая. В дневнике Клары Маринус особо отмечен тот день, когда в домик Косковых принесли два официальных письма. Они лежали под образами, дожидаясь возвращения отца Дмитрия, который уехал причастить сына дровосека, умиравшего от плеврита. Дмитрий вскрыл первый конверт ножом для разрезания страниц, и на лице батюшки отразилась вся важность происходящего. Он надул щеки, заявил: «Это, дорогая Клара, в первую очередь касается тебя!» – и прочел вслух: «Пермской губернии помещик Кирилл Андреевич Береновский отпускает вечно на волю крепостную свою девку Клару, дочь крепостной женки Готы, ныне покойной, до которой девки впредь мне дела нет, и вольна она где пожелает жить подданной его императорского величества». Моя память сохранила перекличку кукушек за рекой и солнечный свет, заливавший крошечную гостиную Косковых. Я спросила Дмитрия и Василису, не удочерят ли они меня. Василиса, захлебываясь слезами, сдавила меня в объятьях, а Дмитрий, смущенно кашлянув, уставился на свои пальцы и произнес: «Вне всякого сомнения, милая Клара». Ясно было, что своим чудесным освобождением я обязана Петру Ивановичу, однако лишь спустя несколько месяцев мы узнали, как все устроилось. Береновский согласился выправить мне вольную в обмен на оплату счетов от своего виноторговца.

Охваченные радостным волнением, мы едва не позабыли о втором конверте. В нем обнаружилось послание из канцелярии митрополита Санкт-Петербургского, подтверждающее назначение отца Дмитрия Коскова настоятелем церкви Благовещения Пресвятой Богородицы на Приморском проспекте в Санкт-Петербурге с 1 июля сего года. Василиса недоверчиво спросила, не снится ли им это. Муж передал ей письмо. Читая его, Василиса помолодела лет на десять. Дмитрий Николаевич с содроганием представил, в какую сумму обошлось дядюшке это назначение. Позже выяснилось, что за оказанную услугу в любимый монастырь патриарха безвозмездно доставили груз сиенского мрамора, но сам Петр Иванович об этом и словом не обмолвился. Людская жестокость беспредельна. Однако же и людская щедрость не знает границ.