Костяные часы

Стелла накалывает на вилку клубничину из креманки с мороженым и тычет Винни в нос. Винни хватает ее запястье – своей прекрасной рукой! – направляет клубничину себе в рот, и они глядят друг на друга, а ревность, будто стакан «Доместоса», выжигает мне кишки. Какой чокнутый ангел-антихранитель отправил их сюда, в «Смоуки Джо», именно сейчас? Ага, вот и мотоциклетные шлемы! Значит, Винни привез Стеллу на своем драгоценном, неприкосновенном «нортоне». Она цепляет согнутым мизинчиком его палец, тянет к себе, и Винни всем телом наваливается на стол и целует ее. Глаза у него закрыты, а у нее нет. Одними губами он произносит три заветных слова, те самые, которых мне никогда не говорил. И снова повторяет их, широко открыв глаза, а она сидит вся такая, будто срывает обертку с обещанного дорогого подарка.

Надо бы взбелениться, бить посуду, обложить их трехэтажным матом, а потом вернуться в Грейвзенд – в полицейской машине, в слезах и соплях, – но я просто бросаюсь к выходу, к тяжелой двери, тяну ее, а не толкаю, толкаю, а не тяну, потому что перед глазами все плывет, а старая корова пялится на меня, ну еще бы, это куда интересней, чем газета, и глаза-пуговицы замечают все-все-все…

На свежем воздухе я заливаюсь слезами и соплями, а какой-то «моррис-макси» тормозит совсем рядом, и старпер за рулем таращится на меня. Я ору: «Чего уставился?!», и, боже мой, как же мне больно, больно, больно, и я перелезаю через ограду, бегу в поле, в густую пшеницу, где меня не видно с кольцевой развязки, и реву, и реву, и реву, и реву, и реву, и бью кулаками о землю, и реву, и реву, и реву… И наконец – все, хватит, слез больше не осталось, но тут Винни шепчет: «Я тебя люблю», а в его прекрасных карих глазах отражается Стелла Йервуд, – и все начинается по новой. Будто съела тухлое яйцо по-шотландски и проблеваться не могу, – кажется, все уже вытошнила, а все равно выворачивает. Немного успокаиваюсь, лезу за сигаретой, и обнаруживаю, что пачку «Ротманс» я выронила там, у автомата в «Смоуки Джо». Охренеть! Нет, лучше бутерброд с кошачьим дерьмом, чем снова переться в проклятое кафе! И тут слышу знакомый рокот «нортона», осторожно подбираюсь к изгороди, выглядываю. Ну да, точно: сидят рядышком на задах ресторанчика, курят – вот зуб даю – мои сигареты, те самые, за которые я заплатила целый фунт и сорок пенсов. Видно, Стелла углядела пачку на полу у автомата – новехонькую, даже целлофан не содран! – и тут же прикарманила. Ни фига себе, сперва крадет у меня бойфренда, а теперь еще и сигареты! Она садится на мотоцикл, обнимает Винни за пояс, прижимается щекой к его кожанке. И они уезжают по дороге к мосту Кингсферри, в переливчатые синие дали. А я, чумазая нищебродка, прячусь за изгородью, и вороны на дереве каркают: «Дур-раа… дур-раа…»

Ветер колышет пшеницу.

Колоски тихонько постукивают «тук-тук-тук».

Нет, с Винни не покончено. И не будет. Никогда. Я точно знаю.

Два часа бреду от кольцевой развязки и наконец попадаю в поселок Истчерч, в совершеннейшую глушь, на край света. На дорожном указателе значится «Рочестер 23». Двадцать три мили? То-то у меня все ноги в кровавых мозолях величиной с австралийский монолит Улуру. Странно, но отрезок пути от автозаправки «Тексако» в Рочестере до моста Кингсферри на острове Шеппи помнится смутно, будто в тумане. В очень густом тумане. Будто часть магнитофонной записи стерта. Может, я прошла его, погруженная в транс? Истчерч явно погружен в транс. Небольшой супермаркет «Спар» закрыт по случаю воскресенья; газетный киоск неподалеку тоже закрыт, но хозяин возится внутри, и я стучу до тех пор, пока он не открывает дверь и не продает мне пачку печенья, банку арахисового масла, сигареты «Ротманс» и спички. Он спрашивает, есть ли мне шестнадцать, и я, нагло глядя ему в глаза, заявляю, что мне еще в марте семнадцать исполнилось. Выхожу на улицу, закуриваю, а мимо на мопеде проезжает какой-то стиляга со своей стиляжкой, пялится на меня во все глаза, но мне не до него: я с ужасом думаю о тающих фунтах и пенсах. Ничего, завтра подзаработаю деньжат, если только мистер Харти не сжульничает, хотя неизвестно, как долго будут продолжаться мои трудовые каникулы. Если Винни и Стеллы не было дома, когда к ним заявились мои предки, значит ма с папой так и не узнают, что я больше не с Винни и вообще сбежала из Грейвзенда.

У автобусной остановки стоит телефонная будка. Если позвонить ма, она сразу начнет язвить и напускать на себя суровость, а вот если позвонить Брендану, то есть надежда, что трубку возьмет Рут, и я попрошу ее передать папе – не ма, а именно папе, – что со мной все в порядке, просто я бросила школу и некоторое время поживу в другом месте. Тогда ма, когда мы с ней все-таки увидимся, не сможет грузить меня чувством вины, мол, тебя-же-могли-умыкнуть. Открываю дверцу будки и вижу, что телефонная трубка вырвана с корнем. Значит, не судьба.

Может, попросить разрешения позвонить с фермы? Посмотрим.