Костюм Арлекина

Тот опять на колени, в слезы, покойницей-женой заклинает, в итоге Иван Дмитриевич сдался и походатайствовал за него перед Галаховым. И что же? После первой экзекуции преступника свезли прямиком на кладбище, а палача — в сумасшедший дом. Там он, горемычный, через год и помер, но пока был жив, Иван Дмитриевич его иногда навещал, причем всякий раз привозил с собой детский игрушечный кнутик, и во время совместной прогулки по больничному саду громко объявлял приговор какому-нибудь тополю или березе. «Берегись, ожгу!» — как заправский кнутобойца, ужасным голосом кричал сумасшедший, вразвалочку подступая к дереву, и начинал стегать по нему кнутиком до тех пор, пока не валился без чувств. Зато потом долгое время бывал тих и покладист.

— Я чувствовал свою вину перед этим несчастным и по мере сил пытался искупить ее, облегчить его страдания, — подытожил Иван Дмитриевич.

Затем он вернулся к преступлению в Миллионной, сказав:

— Здесь моя ошибка грозила бедствиями иного масштаба. Позднее наш бывший посол при дворе императора Франца-Иосифа рассказывал мне, что когда вагон с гробом фон Аренсберга прибыл в Вену, на вокзале была устроена шумная манифестация. Тон задавали сослуживцы князя, ветераны Итальянской кампании. Они на руках пронесли гроб по улицам австрийской столицы. Оркестр играл «Марш Радецкого», толпа разбила стекло в подъезде российского посольства, но полиция никого не арестовала. В армейских кругах упорно циркулировали слухи, будто князь пал от руки убийцы, тайно подосланного жандармами.

ГЛАВА 6 СЛЕД УКУСА НАЙДЕН

1

Возле трактира Иван Дмитриевич опять взял извозчика и по дороге в Миллионную, где рассчитывал встретить Стрекалову, ненадолго заехал домой, чтобы успокоить жену. Около восьми часов вечера она всегда начинала тревожиться, если к этому времени его еще не было дома. В таких случаях следовало предупреждать ее заранее.

— Боже мой, Ваня, как я по тебе соскучилась! — порывисто прижимаясь к нему прямо в прихожей, сказала жена. — А ты по мне соскучился?

— Соскучился, соскучился.

— Тогда поцелуй меня.

Расслабившись и забыв про осторожность, Иван Дмитриевич поцеловал ее в губы. Она тут же отпрянула:

— Ты пил?

— Честное слово, всего одну рюмку!

— Только, пожалуйста, сделай одолжение, не уверяй меня, что ты не сопьешься, что тебя не выгонят за пьянство со службы и ты не умрешь под забором. Я отлично знаю, что тебе это не грозит, но сейчас весна, весной обостряются все хронические болезни. Именно сейчас ты должен быть особенно внимателен к своему желудку. Неужели трудно выдержать диету хотя бы до конца мая?

Покорно слушая, Иван Дмитриевич сообразил, что соленые грибы — продукт для него запрещенный, безопаснее будет скляночку из кармана не выкладывать. Крику не оберешься.

— Зачем, спрашивается, — скорбным голосом продолжала жена, — я, как дура, стараюсь, готовлю тебе все диетическое, завариваю зверобой, шиповник?

— Одна, — показал ей Иван Дмитриевич поднятый вверх палец. — Одна рюмка.

— Достаточно для того, чтобы все мои труды пошли псу под хвост.

Вот уж чего ей говорить не стоило! После этой фразы, которая повторялась почти ежедневно, Иван Дмитриевич начинал чувствовать себя свободным от моральных обязательств.

— Хватит! — отрубил он, раздеваясь и проходя в умывальную комнату.

Жена побежала за ним, причитая:

— Ты уже не мальчик, пора всерьез подумать о своем желудке! Заболеешь, на что мы будем жить? Женился, сына родил, будь добр думать о своем желудке. Это твой долг передо мной и Ванечкой…

Пришлось обнять ее и поцеловать по-настоящему, тогда наконец она успокоилась.

Через четверть часа, с наслаждением похлебав горячей ухи, Иван Дмитриевич сел с сыном на пол строить дом из кубиков, но не достроил и встал.

— Так нельзя, — осудила его жена. — Ты учишь ребенка, что не обязательно доводить начатое дело до конца.

Проповедь эта успеха не имела, Иван Дмитриевич уже был в прихожей.

— Снова уходишь? — встревожилась жена.

— Да. Ты ведь слышала, наверное, что убили австрийского военного атташе.

— Откуда? Мы с Ванечкой целый день дома просидели.

— Ну вот я тебе сообщаю: его убили, расследование поручено мне, я должен идти.

— На ночь-то глядя?

— Ничего не попишешь. Служба, — произнес Иван Дмитриевич волшебное слово, чья магия в последнее время на жену как-то перестала действовать.

— А когда придешь?

— Часика через два. Если задернусь, ты меня не жди. Ложись спать.

— И лягу, — с угрозой оказала жена. — Придешь позднее, чем через два часа, ко мне не лезь, я тебе на всякий случай постелю в гостиной, на кушетке. Когда я просыпаюсь посреди ночи, у меня потом весь день болит голова.

Голова у нее болит! Это было что-то новенькое, но разбираться не хотелось. Иван Дмитриевич взял котелок, вышел на улицу и сел в пролетку к извозчику, которому велено было дожидаться у подъезда.

2

Пока добирались до Миллионной, стемнело, в домах зажглись огни. Иван Дмитриевич издали обратил внимание, что в гостиной княжеского особняка кто-то есть: окна там теплились тревожной скупой желтизной, даже мысли не вызывающей о домашнем уюте.