Костюм Арлекина

Башенка на крыше напомнила ему часы с кукушкой. Вот-вот, казалось, распахнутся ставенки и высунет головку железная птица, подобная той, что на стене детской в его собственной квартире криком указывала Ванечке на еще не страшный для него бег времени, отмечала распорядок трапез, неумолимый срок отхода ко сну.

Он взошел на крыльцо и позвонил. Открыл камердинер, при виде Ивана Дмитриевича взмолившийся прямо с порога:

— Бога ради, про портсигар ей ничего не говорите!

Это означало, что его бывшая хозяйка уже здесь.

Иван Дмитриевич двинулся по коридору в сторону гостиной.

— Вы уж сделайте милость, про портсигар ей не сказывайте, — идя следом, ныл камердинер. — У нее рука тяжелая. Прибьет…

Из гостиной, сквозь открытую дверь спальни виднелись очертания женской фигуры. Стрекалова неподвижно стояла над аккуратно прибранной постелью князя, ложем любви и смерти. Черные волосы, черное платье. Ватное пальто-дульет небрежно переброшено через подлокотники кресел, но полушалок, ослепительно белый на траурном фоне, остался на плечах. Одной рукой Стрекалова стягивала его концы на груди, словно хотела защититься от бьющего снизу гибельного сквозняка.

Иван Дмитриевич безотчетно жалел женщин, когда они так вот кутаются в платок или шаль. Веяло от этой позы беззащитностью и вечной женской тревогой — болезнью ребенка, поздним возвращением мужа, вечерним одиночеством. Жена знала за ним такую слабость и пользовалась ею не без успеха.

Давно, еще в те времена, когда предложенная в качестве взятки скляночка с солеными грибами показалась бы оскорблением, которое можно смыть только кровью, Иван Дмитриевич нередко задумывался о собственных похоронах. В первые годы после свадьбы он очень боялся, что за его гробом жена пойдет неряшливо одетая, заплаканная, растрепанная, с торчащими из-под шляпки шпильками. Он ей объяснял тогда, что настоящая женщина и перед мертвым возлюбленным должна заботиться о своей внешности. Чем сильнее горе, тем больше внимания туфлям, платью, прическе. В этом проявляется истинная любовь, а не в слезах, не в заламывании рук.

Судя по тому, как выглядела Стрекалова, она была настоящей женщиной и любовь ее не подлежала сомнению. Но слишком уж ладно сидело на ней траурное платье. Где она его взяла? Может быть, заранее сшила?

Входя в гостиную, Иван Дмитриевич невольно отметил, что дверь опять по-волчьи взвыла несмазанными петлями, однако Стрекалова даже не обернулась. Этот звук был ничто по сравнению с тем беззвучным воплем, который жил в ее груди.

«Кто обмирает, тот заживо на небесах бывает», — опять вспомнил Иван Дмитриевич. Во время обморока ее душа слетала туда, пала ниц перед престолом Всевышнего, умоляя за возлюбленного, и теперь душа князя фон Аренсберга, худосочная душа вояки, игрока и бабника, карабкалась вверх по уступам Чистилища, спасенная предстательством этой женщины.

Иван Дмитриевич несколько раз кашлянул у нее за спиной, лишь тогда она обратила да него внимание:

— А, это вы…

— Я понимаю, вам хотелось бы побыть в одиночестве, но не в моих силах предоставить вам такую возможность. Я человек казенный…

Она перебила его:

— Нашли убийцу?

— Пока нет.

— И не найдете.

— Вы так думаете? — уязвился Иван Дмитриевич.

— Уверена. А если найдете, то не арестуете.

— Почему?

— Побоитесь.

— Я начальник сыскной полиции. Чего мне бояться?

— Невелика фигура. Побоитесь, побоитесь.

Начало беседы было многообещающим, но Иван Дмитриевич решил не гнать лошадей.

— Хорошо, — кивнул он, — оставим пока этот разговор. Но скажите, у князя были враги?

Стрекалова иронически сощурилась.

— Посмотрите на меня внимательно, — велела она тем же тоном, каким два часа назад приказывала Ивану Дмитриевичу смотреть на портрет ее мужа. — Ну? Разве я похожа на женщину, способную полюбить человека, у которого нет врагов?

— Виноват, — кокетливо сказал Иван Дмитриевич. — Позвольте ручку в знак прощения.

Он приложился губами к милостиво протянутым ледяным пальцам и снова, уже без приказа, внимательно поглядел в лицо Стрекаловой:

— Матушка учила меня остерегаться мужчин с холодными руками и женщин — с горячими.

Стрекалова прижала свою ладонь к щеке, проверяя ее температуру.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я испытываю доверие к вам и рассчитываю на ответное чувство.

Вместе с тем следовало дать понять этой женщине, что он не мальчик. Толика бесцеремонности не помешает, напротив, будет способствовать взаимопониманию. Иван Дмитриевич с нарочитой сановной вальяжностью расстегнул пиджак, нахально скинул пальто-дульет на кровать и развалился в кресле. Но, усаживаясь, нечаянно задел Стрекалову отлетевшей полой пиджака. Лежавшая в кармане скляночка стукнула ее по бедру.

— Что у вас там? — подозрительно спросила она.

Иван Дмитриевич решил, что говорить правду не стоит. Человек, таскающий при себе склянку с солеными грибами, вряд ли способен поймать убийцу.

— Это? — Он с невозмутимым видом похлопал себя по карману. — Это револьвер.

— Заряженный?

Иван Дмитриевич пожал плечами — глупый, дескать, вопрос. Стрекалова впервые посмотрела на него с уважением, но тут же безнадежно махнула рукой: