Костотряс

Среди мальчиков постарше выделялся некий Ректор Шерман по прозвищу Задирала — парнишка лет семнадцати, если не больше. Он заработал себе известность, приторговывая «желтухой» — штукой хоть и незаконной, но крайне востребованной. То был дешевый наркотик — желтоватая зернистая кашица, которую получали перегонкой зловредного газа. Действие он оказывал столь же приятное, сколь и губительное. Желтуху заваривали и вдыхали пары, чтобы блаженно и тупо прибалдеть, однако рано или поздно хроническое употребление приводило к смерти… и не слишком быстрой.

Желтуха не просто разрушала разум — омертвлялось само тело. Возникнув в уголках рта, гангрена расползалась по всему лицу, поедая щеки и нос. Пальцы на руках и ногах отваливались, и со временем больной мог окончательно превратиться в пародию на неупокоенных «трухляков», которые, похоже, и по сей день бессмысленно волочили ноги в обнесенных стеной кварталах.

Несмотря на очевидную опасность, наркотик пользовался большим спросом. А поскольку спрос был велик, Ректор всегда располагал полным ассортиментом трубок, рецептов и крошечных бумажных пакетиков с дурью.

Брайар пыталась оградить Зика от его влияния, но реально сделать ничего не могла, а Ректор как будто и не навязывал наркотика ее сыну — ни для продажи, ни для употребления. В сущности, мальчика интересовали совсем другие материи — общение, дух товарищества, возможность потереться среди сверстников, которым не придет на ум облить его синей краской или повалить на землю и намалевать на лице грязное ругательство.

Да, она все понимала, но это еще не значило, что ей все это нравилось, и отозвавшийся на крики, которыми она оглашала приют, долговязый рыжий паренек ей тоже не нравился.

Она протиснулась мимо монашки в неуклюжем сером одеянии и приперла Ректора к стене. Глаза у него стали до того круглыми и честными, что о невиновности и речи быть не могло.

— Слушай, — начала она, нацелив палец ему в подбородок, — тебе известно, где сейчас мой сын, и ты мне это скажешь, иначе я оторву тебе уши и заставлю их съесть, портовый ты оборвыш, торгаш поганый.

Ее голос ни разу не взлетел до крика, но каждое слово было увесистым, как молот.

— Сестра Клэр? — проскулил он, обнаружив, что дальше ему пятиться некуда.

Брайар одарила сестру Клэр взглядом, от которого металл пошел бы ржавчиной, и снова переключила внимание на Ректора:

— Если мне придется просить дважды, то жалеть об этом ты будешь до конца жизни, как бы тот ни был далек.

— Но я не знаю. Честно, не знаю, — прохныкал он.

— Зато догадываешься, сдается мне. А еще мне сдается, что догадки твои близки к истине. И вот честное слово, если ты сию же минуту не откроешь рот и не заговоришь, то навлечешь на себя тяжелейшие и неприятнейшие телесные повреждения, и, когда я закончу, ни одна монашка и ни один священник, да и вообще ни один человек, разгуливающий в святых одежках, тебя уже не узнает. Ангелы будут рыдать, глядя на то, что от тебя останется. А теперь говори.

Его безумный взгляд метался между Брайар, застывшей с разинутым ртом сестрой Клэр и священником, который мгновение назад вошел в комнату.

Тут ее осенило, и вовремя, иначе парнишка схлопотал бы удар в живот.

— Понимаю, понимаю.

Он не хотел обсуждать дела на виду у своих благодетелей.

Брайар схватила его за руку и потянула за собой, бормоча через плечо:

— Прошу прощения, сестра и отец, но нам с этим молодым человеком нужно немного побеседовать. Это совсем ненадолго — даю вам слово, к отбою он снова будет у вас. — И добавила вполголоса, увлекая его на лестничную клетку: — Будьте так любезны отметить, господин Задирала, что никаких гарантий относительно вашего состояния по окончании нашей беседы я не давала.

— Слышал я, слышал, — откликнулся он.

Брайар потащила подростка вниз. Он налетел на угол, споткнулся на лестнице. Женщина не особенно представляла, куда ведет его, — на лестнице царствовали тишь и мрак. Если бы не ее фонарь да пара светильничков на стенах, сориентироваться здесь было бы невозможно.

В подвале за лестницей обнаружилась небольшая ниша.

Она рывком остановила Ректора и развернула лицом к себе.

— Ну, вот мы и пришли! — прорычала она с яростью, способной испугать и медведя. — Тут нас никто не услышит. Ты мне все расскажешь, и расскажешь быстро. Мне надо знать, куда направился Зик, и как можно скорее.

Ректор вздрогнул и заколотил по пальцам, сдавившим его костлявое плечишко. Однако Брайар не поддалась. Лишь когда ее хватка стала вконец невыносимой, паренек истошно взвизгнул и кое-как сумел высвободиться.

— Да он ведь просто хочет доказать, что Левитикус был не мошенник и не псих!

— Откуда у него уверенность, что ему это по силам? И с чего вообще он ввязался в такую авантюру?

Для неосведомленного человека его ответ был слишком осторожным:

— Наверное, до него дошел кое-откуда один слух…

— Что за слух? И откуда именно?

— Помните, одно время гуляли россказни о конторской книге Блю? Разве доктор не признался, что русские отвалили ему денег, чтобы испытания пошли наперекосяк?

Ее глаза сузились.