Костровский колдунок

— А Дорофей тебя прибить грозился!

— Посмотрим!

Свистнул Петька, и от свиста этого всем теплее стало. Одиннадцать часов сторож пробил. Перевернулся на траве Петька, на сердце, как от травы захолодело, а виду не подал. Алешка сказал:

— А если, что там будет… Так ты скорее молитву читай, перекрестись! Скажи: аминь, аминь, рассыпься. Оно и пропадет, не тронет!

Придвинулся Петька поближе, сказал так, что и самому страшно стало:

— Дурак ты, Алешка! Да ведь и бога-то никакого нету!

Подслушивали ребята, сдвинулись и дышать перестали; Петька же только свистнул:

— Все это враки!

— Накажет он тебя! — покачал головою Алешка, — ой, накажет!

Прибежал Семка с остальными ребятами, прочертил кнутовищем по ограде, — так и рассыпался стук под ветлами. Вздрогнули ребята и застыли. Семка ввалился, кричал:

— Что-ж, идешь? Пора уж! Как раз к полночи на самом кладбище будешь!

В землю уйти Петьке Хотелось, а встал, руки в карманы сунул вихры поднял, как ни в чем не бывало:

— Ну, пойду. Ждите, ребята!

Ребята со смешочками проводили за ограду.

Посмотрел Петька в поле на белую от луны дорогу между доспевшей ржи, хлопнул себя по ляжкам и помчался.

Глава шестая. О чудесах на кладбище

У самого кладбища из — под ног выпорхнула огромная чернокрылая птица, поднялась медленно, тяжело и полетела через поле. Петька присел от страху, очнулся, когда уже меньше воробья птица над рожью казалась, и головой себе покачал, оглянулся — не хохочут ли ребята, — пустое поле сзади, церковный крест точно из ржаного поля торчит.

Перескочил Петька к кладбищенский ров, зашиб палец, погрел его, потанцовал на одной ноге и пошел потихоньку по могилам к часовне.

Часовня над частоколом крестов издали виднелась. Оглянулся Петька по могилам — ни свечей, ни чертей, ни покойников. Тихо, как в поле. Стрекозы журчат, полынь пахнет горько. Свистнул Петька плечами дернул:

— Дурачье! — и пожалел, что с пастухом об заклад не бился, — дудки он режет ловко! На дудку бы надо спорить!

Часовенка стояла за оградкой, двери у ней давно с петель слетели, валялись тут же. Перемахнул Петька через ограду, вошел потихонечку. Посмотрел на иконы, перекреститься хотел, да ру кой махнул:

— А, враки все!

Посмотрел на пол, — яиц не видно. Поглядел по всем углам, — нет ничего, задумался: сам хорошо знал, не раз видывал, как крашеные яйца тут на полу всегда лежали от пасхи до пасхи, а тут как на зло нет.

— Вот бы поспорил! — подумал Петька, начал искать по углам, по подоконничкам и на иконах и за иконами.

Шарил, шарил, — нигде и следа нет.

— Если бы птицы склевали, скорлупа бы осталась! — соображал он и шарил руками и глазами по полу — ни скорлупы, ни яиц.

Встал Петька, свистнуть побоялся, задумался — как быть? Из деревни донесся колокольный удар, за ним другой и третий, — насчитал Петька двенадцать. Скорее бы бежать надо — а без яиц итти — засмеют мальчишки.

— Ну, где же они?

Вытянул голову из плеч, а три яичка тут как тут лежат на аналойчике за пучком сухих цветов. Швырнул Петька цветы с досады, сунул все три яйца в карман и вдруг слышит: поднялись из могил покойники и ржавым таким голоском около самой часовенки разговаривают:

— Ну, слава тебе, господи, отмучились!

— Да уж сегодня конец!

Шлепнулся Петька за аналойчик, в угол и застыл, как камешек: слышит калитка в оградке часовенной скрипит, и костяные ноги покойничьи землю давят, идут. Сжался Петька в клубок, вкатился под аналойчик, сидит. Вошли покойники в часовню, — у Петьки вихры стали, как прутья на голове.

— Я, батюшка, все приготовил. Вот, поглядите-ка, какая штука! — тянул ржавенький голосок, — голосок тот почудился знакомым Петьке.

«Ни дать, ни взять, дьякон наш! — подумал Петька, — да ведь он не умирал никогда!»…

А голос был точь в точь — дьяконски:

— Вот, батюшка, смотрите. Нальем мы сюда воды, а по дыркам она до самых богородицыных глаз доходит. В глазах теперь иголочкой дырки просверлить и будет, как слезы точнехонько!

— А ну, сверли, отец дьякон!

Долге привскочил Петька, только аналой не пустил, узнал и этот голос, такой густой бас, что и ошибиться нельзя было, — попа этот голос был.

Помолчали голоса, повозились с чем-то недолго, потом добродушно заметил поповский бас:

— Чудесно, отец, дьякон. Как слеза идет!

— Не у Сосновцов одних чудеса могут быть! Что там иконы покрасят, вот слезу пустить, — это похитрее будет!

— Так что же теперь?

— А ничего, батюшка. Вот налью воды полненько, поставим все на место, как было, а завтра чуть свет просвирню подошлем, она и откроет. Я уж ей велел перед иконой тут лампаду исправить. Как будет она лампаду ставить, так и увидит!

— Ну, быть по твоему, отец дьякон. Действуй!

Пошуршали иконою, потом шарить руками стали по аналойчику. Замер Петька, дыхание затаил — слышит:

— Яйца тут на полу все лежали, а я их сюды на аналой положил — и нет! Надо найти. Чтобы все, как было. Вот грех какой, куда я задевал их!

— Не скатились ли?

— Да как бы им скатиться…