Костры миров (сборник)

Старший небритый даже перегнулся через плечо Сказкина.

— Тут по-иностранному, — сообщил он.

— По-иностранному? — загудела очередь. — Раз по-иностранному, значит, серьезная болезнь! Такая серьезная, что не говорят человеку, скрывают, значит! Будь чепуха, так и написали бы — тиф там какой-нибудь или ОРЗ. У нас попусту не пугают.

— Чего, чего? — прислушалась опытная, много чего видавшая очередь к старшему небритому. — «Мозжечковый»? Это у него, наверное, что-то с головой… «Тремор»?.. Это у него, наверное, что-то с руками…

Но старший небритый уже все понял и рванул на груди тельняшку:

— Братишки! Да это же богодул!

— А-а-а, богодул! — мгновенно разочаровалась очередь. — Лечиться решил? Тоже нам — инвалид-герой! Второй по величине, третий по значению!

В одно мгновение Сказкин, как кукла, был переброшен в самый хвост очереди.

Два дня подряд южные острова были открыты для всех рейсов.

Пассажиров как ветром сдуло, даже кассирша-охотница уехала в Южно-Курильск, вот почему меня, одинокого и неприкаянного, как Вселенная, чрезвычайно заинтересовал грай ворон, клубившихся над дренажной канавой, прихотливо тянущейся от бараков к кассе.

Я подошел.

По дну канавы, выкидывая перед собой то правую, то левую руку, терпеливо по-пластунски полз Серп Иванович Сказкин. Пыльного пиджачка на нем не было, но лампасы на штанах еще не стерлись.

— На материк? — спросил я сверху.

Сказкин, не поднимая головы, кивнул.

— Лечиться? Сказкин снова кивнул. Полз он, конечно, к кассе.

Вконец запуганный, вконец замученный бормотухой, он хотел миновать уже несуществующую очередь.

Целеустремленность Серпа Ивановича мне понравилась.

Стараясь не осыпать на него землю, я неторопливо шел по краю канавы.

— Хочешь, вылечу прямо здесь, на острове?

— Хочу!

— Два месяца тяжелой физической работы, — пообещал я. — Два месяца вне общества. Два месяца ни грамма бормотухи. А оплата по возвращении.

Сказкин кивнул.

Сказкин хотел лечиться.

Утешая осиротевшего Агафона, Серп Иванович три дня подряд варил отменный компот.

«Тоже из моря?» — намекал я на злополучную говядину.

Серп Иванович степенно кивал: «Не так, чтобы совсем, но через Агафона…»

«Смотри у меня, Серп! — грозил я. — Не вздумай выменивать компот на казенные вещи!»

«Ты что, начальник! — хитрил Серп Иванович. — Я гак нашел на отливе. Большой, железный. Через него мы и кушаем сухофрукты!»

Душный, томительный цвел над островом август.

С вечера всходила над вулканом Атсонупури Венера. Семь тонких лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива.

Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб навеса, под которым стоял кухонный стол.

Я отдыхал.

Практически полевой сезон я уже закончил.

Прекрасное чувство хорошо исполненного долга.

«Собаки, говорю, ушли! — бухтел рядом Агафон Мальцев. — Ушли, говорю, собаки. Уши собаки, как без вести!»

«Да оно так и есть, без вести, — лукаво соглашался Сказкин. — У нас вот было, с балкера „Азов“ медведь ушел. Мы его танцевать научили, он с нами за одним столом в чистом переднике сиживал. Чего уж, кажется, надо: плавай по океанам, смотри на мир! Не каждому так везет. Так нет, на траверзе острова Ионы хватились медведя, а его нет. Нет организма! Ушел организм!»

«Вот и я говорю, — недовольно бухтел Мальцев. — Собаки ушли, и ни духу от них, ни слуху!»

«Может, плохо кормил?»

«Ты что? — удивился Агафон. — Я что, дурак, чтобы кормить собак? Собаки должны сами кормиться!»

«Медузами?»

«Зачем медузами? Вон все поляны кишат мышами. Пусть собаки мышкуют. Не маленькие!»

Так они неторопливо вели нескончаемые беседы, жалели исчезнувших собак, гадали о их судьбе, жалостливо поминали белую корову, а я лениво следил за лучиками звезды, купающейся в заливе.

«Хорошо бы увидеть судно, — мечтал я. — Любое судно. И пусть бы шло оно к Сахалину».

Судно нам было необходимо. Ведь кроме снаряжения мы должны были доставить на Сахалин пять ящиков с образцами — сваренные пемзовые туфы, вулканический песок, зазубренные, как ножи, осколки обсидиана, тяжкие, как мертвая простокваша, обломки базальтов.

Я гордился собранными образцами.

Я гордился: время прошло не зря.

Я гордился: мне есть что показать шефу.

Ведь это шеф в свое время утверждал, что пемзовые толщи южного Итурупа не имеют никакого отношения к кальдере Львиная Пасть, зубчатый гребень которой впивался в выжженное небо совсем недалеко от нашей стоянки. Теперь я гордился: «У меня есть чем утереть нос шефу. Пемзы южного Итурупа выплюнула когда-то на берега именно Львиная Пасть, а не лежащий в стороне полуразрушенный Берутарубе».

Гордясь, я мысленно видел тяжелый огнедышащий конус, прожигавший алым пламенем доисторическое низкое небо, густо пропитанное электричеством. Гордясь, я мысленно видел летящие в субстратосферу раскаленные глыбы, смертную пелену пепловых туч, грохот базальтовых масс, проваливающихся в освобожденные магмой полости.

А потом мертвый кратер…

Ободранные взрывом мощные стены…

И доисторические серебристые облака…