Костры на алтарях

— Знаешь ли ты, что будет в случае неудачи?

— Я умру.

Губы Люциуса Минга растянулись в презрительной улыбке:

— Ты умрешь в любом случае, человек. Ты никогда не будешь таким, как прежде. Ты разделишь силу с Милостивым Владыкой Грядущего, ты встанешь на следующую ступень, ты изменишься. Ты умрешь.

— Я умру, — после короткой паузы подтвердил мужчина. — Я умру.

Прелат возложил руку на голову мужчины и негромко, немного нараспев начал:

— Авва марда Авва. Куар…

И по мере того как Люциус произносил слова, глаза еще-человека стремительно наливались глубоким синим цветом.

* * *

«Ее не вернуть, не вернуть…»

Никогда еще спальня архиепископа не пребывала в столь свинском состоянии. На полу валяются вдребезги разбитый коммуникатор, разорванное в клочья белье и обломки мебели — остатки тумбочек, кресел, дверцы шкафов. Накурено до последнего предела, сизый сигарный дым стелется даже над ковром, плавно огибая препятствия и потихоньку исчезая в дверной щели. Обычная вентиляция не справляется, а не вовремя заработавший кондиционер Папа расстрелял из любимой «Беретты NeoGun». Повсюду пустые бутылки. Врачи, пытавшиеся не дать разъяренному пациенту надраться, жестоко избиты и изгнаны. Слуги не рискуют входить, прислушиваются к происходящему из коридора.

«Каори!»

«Ее не вернуть…»

Пустая бутылка полетела в стену, грохнула выстрелом, взорвалась облаком стекла.

«Где же вы были, духи Лоа? Почему не помогли моей девочке?!»

— Где вы были?!

О смерти Каори архиепископу сообщил лично монсеньор Таллер, думал, так будет лучше. В ответ услышал о себе много интересного. Затем Джезе избил врачей, разгромил спальню и нахамил самому Ахо. Позвонил и высказал все, что о нем думает. Или сначала нахамил Ахо, а затем разгромил спальню?

Какая, в сущности, разница?

Ведь Каори не вернуть.

«Не вернуть…»

Несмотря на всю его силу.

И постепенно в голове Папы Джезе осталась одна-единственная мысль:

«Ненавижу!»

* * *

Он рассказал все, что знал. Без утайки, ничего не добавляя от себя. Рассказал все, что произошло в «Баку».

Его выслушали молча.

Он предъявил «балалайку», которую вудуисты почему-то не заставили его вытащить. Ее содержимое просмотрели, коротко и сухо отметив, что записанные события полностью совпадают с рассказом.

И вновь замолчали. Они отказывались верить в невозможное.

«Карандаш? Глупости. Нас кто-то предал».

«Согласен, нас предали».

«Среди нас прячется доносчик».

Его никто не обвинял в предательстве, по крайней мере — открыто, но Сорок Два знал, что проверять его будут досконально и вновь поверят ему не скоро. Он был главным менеджером мюнхенского сервера dd — сервер разгромлен. Он возглавил оперативную группу — все ее члены убиты. Смерть такого количества братьев всколыхнула нейкистов. Они требовали разобраться. Уточнить. Но требовали вежливо, дипломатично, хотя смысл слов от деликатных оборотов не менялся: «Выверните наизнанку единственного выжившего!» Вот чего они требовали. А его не нужно было выворачивать наизнанку, он рассказал все, что знал.

Без утайки.

А еще Сорок Два узнал, что машинисты отказываются с ним работать, ведь он приносит несчастья.

«И это говорят те, кто не верит в карандаш…»

Но как заставить их поверить? Как доказать свою правоту? Как объяснить, что, упираясь в догмы Поэтессы, они убивают нейкизм? Не позволяют Учению превратиться в Традицию? Как?

Он сидел за узким столом в маленькой комнате дешевого эдинбургского отеля и, положив руки на раскрытый «раллер», как сомнамбула, повторял:

— Чудо, мне нужно чудо. Мне нужно чудо. Мне…

«Нейкисты творят чудеса?»

Издевательский вопрос не шел из головы.

«Нейкисты творят чудеса?»

Тогда он не ответил. Но сейчас Сорок Два понимал, что без чуда ему не обойтись. Никак не обойтись.

Он отломил головку ампулы, наполнил одноразовый шприц «синдином», вздохнул и аккуратным, привычным движением загнал иглу в вену. А затем сделал то, на что до сих пор не решался. О чем мечтал, чего желал больше всего на свете и чего боялся.

Сорок Два взял со стола «балалайку», обычный процессор которой был заменен на «поплавок», и решительно вставил ее в головной разъем.

Он пытался сотворить единственное доступное нейкистам чудо.

* * *

А чудес не бывает.

Они остались в детских сказках. В замечательных историях, в финале которых на сцену является добрая фея и взмахом волшебной палочки исправляет безумства, сотворенные проклятым колдуном. Но если козни черного властелина можно расстроить, то сотворенное людьми зло остается навсегда.

Потому что нет волшебных палочек. Нет добрых фей.

Потому что никогда больше он не позвонит, не приедет и не обнимет. Его пальцы никогда не коснутся клавиш рояля, пробуждая в ее душе чарующую мелодию любви. И на звезды ей теперь придется смотреть без него.

— Знаешь, когда я узнала, что меня схватили из-за тебя, я тебя возненавидела. А теперь постоянно плачу.