Костры на берегах

И действительно, немного спустя Вадим поднял сначала один кусок шлака, потом другой, он стал попадаться все чаще и чаще, и наконец мы вышли на место древнего железоделательного производства. Кроме шлака, здесь лежали крицы — крупные лепешки полуфабриката, приготовленного здесь же, по-видимому, из местной болотной руды, плиты которой я изредка встречал на торфяных полях.

Мы двигались зигзагами, прочесывая поле и собирая находки сначала в карманы, потом в отогнутые полы плащей, затем стали относить их к лодке. Ноги проваливались в рыхлую влажную землю. Начало смеркаться, а мы обошли еще только половину участка, но — увы! — ни одного кусочка керамики, сколько-нибудь напоминавшей черепки двенадцатого века, пока нам не встретилось. Похоже, что старания наши напрасны.

Пора было возвращаться.

— Так ты говоришь, соляные источники как раз здесь были? — каким-то странным голосом спросил у меня Саша.

— Да, где-то здесь. А почему ты спрашиваешь? — не отрывая взгляда от пашни, ответил я.

— Так просто спросил. Вот знать хочется: дисциплинарный устав у нас есть, а поощрения какие-нибудь предусмотрены?

— Все, все тебе, Сергеич, будет: и щука с перцем, и кофе с какавой, и рыбу чистить вне очереди! — в тон ему ответил Вадим обычной экспедиционной присказкой.

— А тебе-то что с твоими славянами? — как обычно взвился Саша, но тут же сменил тон. — Похоже, начальничек, твои охотнички солью промышляли… Вот они, самые что ни на есть доподлинные!

В руках Саша держал черепок. Да, это была она, такая знакомая, ни с чем ее не спутаешь, неолитическая керамика: толстая, синевато-красная, покрытая глубокими коническими ямками. Средневековые усольские солевары, по-видимому, каким-то чудом не перекопали небольшой участок возле берега. И теперь, когда при пахоте плуг поднял более глубокие пласты, он выворотил этот черепок на поверхность.

Но первая радость недолговечна. И в душу закрадывается червячок сомнения: а вдруг случайность? Черепок настоящий, но поднят был кем-то не здесь, а в другом месте, на том же Польце, — поднят и положен в карман. А здесь наткнулся на него рукой и выбросил за ненадобностью. Не для мистификации, не по злому умыслу, просто так. Один ведь! А в жизни чего только не бывает…

— А вот еще один! — воскликнул Вадим.

— И наконечник!

Да, находки не были случайными. В комке земли я углядел желтый отщеп кремня. Потом поднял еще несколько. Черепок мог быть принесен сюда случайно, наконечник — тоже. Но отщепы не приносят. Их бросают, чтобы больше не поднимать. Во всяком случае, до прихода археологов.

Итак, здесь жили охотники неолита. Рядом с соляными источниками. Значит, они знали соль. Вероятно, собирали соленую воду и выпаривали ее. И менялись с соседями. За этот такой обычный минерал, без которого нельзя сейчас представить нашу жизнь, они могли получать с Верхней Волги лиловый кремень; через многих посредников — оранжево-красный, как этот закат, янтарь с далеких берегов Балтики, а потом, много позднее, от южных соседей — медные орудия и слитки бронзы. Не в этом ли и заключается загадка этих мест?

Сюда, к этим соляным источникам, отправлялись торговые экспедиции за маленькой горсткой сероватого порошка, насыпанного в кожаный мешочек…

Возвращались домой затемно. Как-то разом перекинули лодку через плотину. Над лесом, над притихшим поселком в зеленоватом небе висела чистая весенняя луна, расстелившая по реке дрожащую призрачную дорожку. На этот раз лодку вел Саша, и она летела на полной скорости, вспарывая плесы, срезая повороты. Но, готовые к неминуемой, казалось бы, аварии, мы готовы были заранее простить ее нашему завхозу, первым углядевшему в земле старого Усолья дырчатый неолитический черепок. Но Саша показал в тот вечер высший класс моториста. И когда с разгона лодка ткнулась в дощатые мостки возле нашего дома, взяв рюкзак с хлебом и бидон с керосином, он только произнес:

— Реку надо знать, отцы-благодетели! Так-то вот…

Но мы простили ему даже это.

…Вот почему сегодня вечером на нашем столе стоит бутылка шампанского.

14

Всего сто тридцать километров, и то не по меридиану, а наискосок, — и какая разница! За два дня беготни по городу я успел привыкнуть к лету, бушующему на московских скверах и улицах. А теперь, возвращаясь на Переславщину, обогнал его шествие где-то между Пушкином и Загорском.

Что было? Ничего не было. «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает что такое», — мог бы я написать вслед за бессмертным Николаем Васильевичем Гоголем. Была Москва — душная, по-летнему пыльная, с обычной толкотней, суетней, очередями и тем великим множеством дел, которых никогда не переделать, из-за которых никуда не поспеть, по их все-таки и делаешь, и успеваешь, и дышишь, как загнанная ломовым извозчиком лошадь, испуганно озираясь на вдруг успевший потемнеть, притихнуть и даже заснуть этот уже отдалившийся от тебя за две с половиной недели естественной жизни город.

А зимой живем — и ничего, терпим…