Костры на берегах

Нет-нет, скорее назад, в джунгли Вексы, к черепкам, плотве, к наконечникам стрел, посылаемых нам через тысячелетия «папуасиками», как любовно называет Королев древних обитателей этих мест. И не поехал бы я в Москву, если бы не все тот же треклятый вопрос с деньгами, которые по словам Данилова уже переведены на счет института. Туда-то они, может, и переведены, а вот когда их ждать обратно в Переславль, когда они появятся на счету экспедиции?

Но все обошлось. Старый институтский бухгалтер, обучавший не одно поколение археологов премудростям полевой отчетности и подводным камням «финансовой дисциплины», встречавший каждого настороженным и словно бы оценивающим взглядом — сколько пришел просить? — на этот раз позволил себе легкую тень улыбки и, не ожидая вопроса, протянул бумагу:

— У вас все в порядке. Уведомление о переводе мы уже получили и завтра же вам переведем. Так что можете смело начинать!

Эх-эх, начинать… С кем, спрашивается, начинать? Нет рабочих. А если бы даже и были, то никто не согласится работать за ту плату, которая предписывается финансовой инструкцией Академии наук, той, что получает каждый начальник экспедиции перед выездом в поле. Это раньше было просто: вот деньги, а вот рабочие, которые с радостью готовы махать лопатой за восемнадцать… то бишь теперь за рупь восемьдесят в день. Не та жизнь пошла. И заработки у людей выше, и самих людей на временную работу не найдешь. Вот и с деньгами так же. Вроде бы они у тебя и есть, числятся, а на поверку как бы и нет: все по графам расписаны, и из пяти тысяч дай бог иметь возможность хотя бы одной распорядиться так, как это для дела нужно.

Остальное же все — фикция, которую только с одного счета на другой переводишь…

Тут и крутись, тут и придумывай различные комбинации. И не то чтобы незаконные, а, попросту говоря, дурацкие, чтобы порученное тебе дело до ума довести.

Ну кому, скажите на милость, я эти три или четыре тысячи переведу, чтобы он мне рабочих поставил, да еще таких, как надо, местных, чтобы ни о жилье, ни о питании их не думать, со своими лопатами, да еще в нужном количестве? Нет таких волшебников. И остается одно — школа. Местная школа ремонтируется, средств на ремонт, как всегда, не хватает, школьников директор организовать может, а уж как они там потом выкручиваться будут — не мое это дело. То ли школьникам засчитают как практику на подсобном хозяйстве торфопредприятия, то ли оформят их как бы временными ремонтными рабочими…

Главное — что в принципе с директором школы мы договорились. И он заверил меня, что не позже двадцать пятого мая первый отряд землекопов выйдет на Польцо. По нынешним временам и это — слава богу!

Так, внутренне ликующий, я ринулся из Москвы на Вексу.

…Вечером в доме неожиданно появился Володя Карцев. Он приехал на велосипеде и, оставив его у крыльца, долго шаркал ногами в сенях, старательно счищая налипшую грязь и песок. И лишь потом, застенчиво, как-то боком, протиснулся в полуоткрытую дверь в комнату — по-прежнему нескладный, немного колючий от стеснения, каким я увидел его в первый раз у себя на раскопках.

И я почувствовал, как вместе с ним вошло все то хорошее, забавное и трогательное, одновременно романтически-героическое, что связывалось моей памятью с теми годами.

В ту далекую уже, холодную и мокрую осень я впервые заложил раскоп на Польце. Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в черепках и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Валя — застенчивая, большеглазая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка, приехавшая со мной из Москвы. Еще было девять десятиклассников и Володя Карцев.

На долю Володи выпала нелегкая судьба. Мать его была больна, он был старшим, и, чтобы поддержать семью, ему пришлось распрощаться со школой.

Медлительный, неторопливый, с большим, полным, еще ребяческим лицом и крупными, уже рабочими руками, он выделялся среди остальных не только старанием и тщательностью работы, доходившей до виртуозности, но и своей пытливостью, безостановочной и ненасытной. Он хотел знать все. Это было не праздное любопытство: Володя не мог выполнять работу, если от него был скрыт ее смысл. Каждый черепок, каждое орудие, каждый отщеп, звякнувшие под его лопатой, Володя очищал от песка, вытирал о ватник и старательно разглядывал, пытаясь понять, что к чему. Наверное, потому что в известной степени считал и себя археологом, раз уж пошел работать в археологическую экспедицию. Затем начинались вопросы. Эти вопросы, задаваемые медленно, бесконечно добродушным и благожелательным голосом, выводили из себя Валю, на участке которой работал Володя. Думаю, иногда он этим злоупотреблял: порой в его глазах мне случалось замечать огонек лукавства, вспыхивающий и исчезающий в щелках припухлых век… Простые, односложные ответы его не удовлетворяли. Валя выходила из себя, в сердцах кричала, бежала на другой конец раскопа, где нужно было отмечать новые находки, а Володя неприметно ухмылялся и снова брался за лопату.